«Гудит мой улей. И робея…» Гудит мой улей. И робея Взойду на кафедру сейчас. Но мужество найду в себе я, Когда в толпе увижу Вас. И с самого начала речи На месте, где сидите Вы, Я нимб сияющий отмечу Вкруг серафической главы. Во власти благостных наитий Все круче забираю в высь И незаметной, крепкой нитью Я с Вами связываю мысль. Воздушным, шелестящим змеем Над аудиторией взлетев, Простор даю рукам обеим И ветра слушаю напев. То падая, то возлетая, Бумажным трепещу хвостом, И даль за мною золотая, И весь я в свете золотом. И, обратись к моим высотам, Раскручиваете Вы нить И управляете полетом, Чтобы меня не уронить. Но из собравшихся едва ли Заметить кто-либо успел, Как Вы наматывали валик, Когда порыв мой ослабел. И, властно стянутый на землю, Я трепыхнулся и затих. Опять внизу я. Не затем ли, Чтоб изнемочь у ног твоих! «…И скоро рук застывшая мольба…» …И скоро рук застывшая мольба, Как лед прозрачных и окоченелых, И нежность век, и гордый очерк лба, И бездыханность мраморного тела, И губы сжатые, что в странствии земном Еще ни разу страсть не разомкнула… Все это будет. И, борясь со сном, Как ладан, память заклубится, гулом, Надгробным плачем своды огласив, И позабытое подскажет сердцу слово, И в тот же миг страстей земных порыв Его поглотит, и оно угаснет снова, Чтоб возвратиться в вековечный круг, Оставив мне лишь муку мертвых рук И рта оскал, надменный и суровый. «Такими же печальными, как струи…» Такими же печальными, как струи Летейские, как смерти поцелуи, Такими просветленными, как Имя Творца и Вседержителя, такими Прохладными и легкими, как пена, Как в небесах плывущая Селена, Такими же прозрачными, как в Риме Вода, и воздух, и вино, такими Навеки незабвенными, как встречи На Рождестве, когда горели свечи На нашей елке праздничной, такими Весь мир преображающе благими, Как разговор, когда тропою снежной Я шел с тобой, доверчивой и нежной… Памяти Ф.Ф. Штокмара Сгустилась мгла, И лик усопшего был светел. Тут смерть прошла, Но ничего я не заметил. Какой конец, Какая благостность и милость! И, как отец, Над изголовьем смерть склонилась. Полет времен, И легче дыма, легче света Последний сон И прехожденье скорбной Леты. Легко чела Коснулся ангел, тих и светел. И смерть вошла, Но ничего я не заметил. 20 марта 1930 ШЕЛЕСТ. Вторая книга стихов (Рига, 1936) «На незаконченной Твоей картине…» На незаконченной Твоей картине Я лишь едва заметный робкий штрих, Простой мазок, одна из многих линий, Но Ты в трудах нуждаешься моих. Настанет день, когда я нужен буду Для Твоего огромного холста, И без меня не совершится чудо, И не обожествится красота. «В ответ на призрачность надежд твоих…» В ответ на призрачность надежд твоих На неуверенность их робких крылий, Таких же трепетных, как венчик лилий, В ответ на солнечный, цветистый стих… В ответ на жалобу, на плач, в ответ На всю безоблачность твоих желаний, Таких же ласковых, как стадо ланей На мирном пастбище ушедших лет… На твой заливчатый, счастливый бред, На отшумевшую в летах лишений, На отгремевшую в громах крушений, — В ответ на молодость, в ответ на свет… «В то черное, страдальчески немое…» В то черное, страдальчески немое, Играющее месяца серпом, Пугающее маревом и тьмою, Сверкающее в блеске голубом… Широкое, как рокоты органа В готическом соборе, как хорал Божественного старца Себастьяна, Что в юности так часто я играл… О, если мне увидеть хоть во сне бы То кладбище расплавленных планет, То черное, рокочущее небо, Которого над нами больше нет!.. «Не стенающий в просторах…» Не стенающий в просторах Голос ночи снеговой, Не дубравы вещий шорох, Не угрюмый ропот хвой, Не колосьев лепет страстный На груди ржаных полей, Не торжественно-прекрасный Звон монахов-тополей, Не прибой, не шторм, не грозы, Не шуршанье камыша, — Шелест горестной березы Возлюбила ты, душа. На твоих страницах сухо Шелестит осенний стих, И суровый ветер Духа Перелистывает их. |
