«Я никогда не отстаю…» Я никогда не отстаю, Всегда вперед я забегаю, И мнится мне, что в грудь мою Пружина вложена тугая. Я чую время наперед, Считая бег секунд и терций. Придет, придет и мой черед, И перестанет биться сердце. О, как же всхрипну я тогда, Проскрежещу и вдруг застыну, И отразится навсегда На циферблате час кончины. «Сквозь сон гляжу на циферблат…» Сквозь сон гляжу на циферблат, На стрелок мерное движенье, И затуманился мой взгляд Почти до головокруженья. Как будто в вечность я проник, Туда, где светят зодиаки, Вздохнул, и растворился в них, И затонул в небесном мраке. Но вдруг секунд бегущих стук Напоминает мне о мире, И, прикрепленную на крюк, Я вижу цепь с тяжелой гирей. Недвижный крюк и стук, и звук Остановившейся пружины… О, если бы я мог, мой друг, Пребыть с тобой и в час кончины! «Надо мною склоняется ангел Господень…» Надо мною склоняется ангел Господень, И в меня он вставляет цветное стекло, И мой глаз разгорается в мертвой природе И на белом экране порхает светло. Я смотрю на экран, на благую богиню, На Мадонну с младенцем Христом на руках. На колонны, на свод ослепительно синий, И в сиянье своем забываю я мрак. Я — волшебный фонарь. Я лучусь, я пылаю. Посмотри, что за тень поднялась за холстом. Как летучая мышь зашарахалась, злая, И как туча легла над младенцем Христом. И исчезла игра, и померкла Мадонна, Чей-то профиль безносый шагнул на экран, И действительный мрак, несомненный, бездонный, Заслонил и затмил многоцветный обман. О, глухое сознанье материи темной! Я мрачнею, я гасну. Сиять мне нельзя. Треск повернутой кнопки. Я больше не помню. Как мой луч ликовал, по тирану скользя. «И будет час бескровный, предрассветный…» И будет час бескровный, предрассветный, Такой же бледный, как лицо мое, Свинцовый запах и забытие, Отверстый рот, навеки безответный. А на полу… О, неужели я?.. Так значит смерть? Как быстро и как рано! Но все ползет из газового крана С убийственным шипением змея. И напоследок я еще увижу, Скосив глаза, издав последний вздох, Как таракан проюркнет между крох, Топорща ус, трепещущий и рыжий. А через час вбежит, схватясь за бок И задыхаясь, он, когда-то близкий, И на моей истерзанной записке Шипящих змей рассмотрит он клубок. «Мне ль от предчувствий грозных скрыться!..» Мне ль от предчувствий грозных скрыться! Так жуток запах камфары, Твой острый профиль, взгляд сестры, Притихший врач, лекарства, шприцы!.. И стал внезапно я тобой, Я стал бичом твоих конвульсий, В твоем затрепетал я пульсе, Слепой, как сердца перебой. И вот прошло. Прозрел я снова. Но не проходит мой испуг, И в строфах раздается вдруг Стук сердца твоего больного. «О, что за день!.. На ободки, на блики…» О, что за день!.. На ободки, на блики В зрачках твоих встревоженно гляжу Но уж себя я в них не нахожу. В них только мрак, безмолвный и безликий. И в бездну тьмы, в зиянье пустоты, Взрыдав, кричу. Ни отзвука, ни слова! Но на мои настойчивые зовы Вдруг смерть встает, и исчезаешь ты. И, тяжкий крик в устах своих сжимая, Похолодев, я тайну познаю, Но эту тайну скорбную твою Да сохранит душа моя немая. Терзаясь в днях и сетуя в ночах, Пребуду я на медленной Голгофе. Но не скажу я, почему твой профиль Так обострен, так скорбно величав. И в пустоту зрачков твоих не буду Кричать и звать я больше никогда Затем, что в них погибель и беда, Затем, что я не верю больше чуду Смотрю в тебя, и снова злая тень, И стражду я от тяжкого молчанья, И вижу крест над узкими плечами. И мы молчим. И так проходит день. «Там тоже суша, реки, тучи…» Там тоже суша, реки, тучи, Туман и ветр, тепло и свет, И на любое из созвучий Земных найдется там ответ. Но как бы на октаву выше Там всех свершений звукоряд, И люди иначе там дышат, И звезды иначе горят. Басовых нот земных сражений Там нет, и духи не поймут Того томленья и броженья, Которым прокляты мы тут. |
