«О, как зловещ и грозен он…» О, как зловещ и грозен он, Грядущий день, как напоен Предчувствием Суда и казней! Как с каждым часом неотвязней, Неотразимей зов трубы! Земные души, как гробы, Разверзлись. Трубный клич мотора. О, черный день, о, день, который Начертан кровью на столбцах Небесной Книги! В тлен и прах Все превратилось от напора Подземных, неуемных вод. Заколыхался небосвод. Завыли, заметались бесы. Небес прозрачные завесы Пробиты молнии клинком. Ревет быком сраженным гром. Кровь Божества из-под хитона Сочится. Раздаются стоны. Струится лавы знойный гной. Проходит вихорь ледяной Мятежной зыбью по вершинам Оторопевших рощ. По спинам Холодный льется пот. И ад Из шахт на волю выбегает, И рев милльонов содрогает Слепую землю… Смерть у врат. Красный флаг Красный флаг на улице, красный флаг! И за флагом идут, идут, Вожделея отмщенья, расправ и благ И взывая: — На суд, на суд! Красный флаг на улице, красный флаг! И за флагом дремучий люд! Развевается, вьется зловещий знак, Знак свержений, восстаний, смут! Красный флаг, красный флаг вопиет, кричит Вот уж столько взметенных лет: — Стоп! Крушенье! Проезд закрыть! Человеку дорог и нет! — «И победил он легион лукавый…» И победил он легион лукавый, И распластав прозрачные крыла, Он поднял Граль в деснице величавой, И от него бежала злая мгла. И с высоты, сияя вечной славой, Наперекор коварным чарам зла Низвергся свет на град золотоглавый, Церковные расплавив купола. И стал собором кубок чудотворный, И превратился купол в новый Граль, И я увидел, вглядываясь в даль, Где воссиял так ярко свет соборный, Как по стране немой и беспризорной Проходит под забралом Парсифаль. «Смотрю на звезд немые письмена…» Смотрю на звезд немые письмена. Они горят, как свечи в тайном храме, Как летопись, творимая мирами, Но скорбь земли безмолвна и темна. Невыразимостью земля полна. Мы лишь себя назвать способны сами. Не произнесть греховными устами Земных вещей святые письмена. Но в этот час светлей и выразимей Предстал мне мир, и, вздрогнув, я постиг, Что в это жизни каждый краткий миг Обожествлю я песнями своими, Что каждый миг свое шепнет мне имя, И что бессмертен скромный мой дневник. «Кадила дым и саван гробовой…»
Кадила дым и саван гробовой, Наброшенный на труп окоченелый Земли-Праматери моей и вздохи Метели-плакальщицы над усопшей, И каждый вечер со свечой своей, Уж оплывающей и чуть дрожащей, Читает месяц, как дьячок смиренный, Над отошедшей Матерью молитвы Обряда погребального никак Не заглушить рыданием надгробным О, если б мог я полог приподнять И ухом к сердцу Матери прижаться, То я бы понял, с ней соединившись, Что для нее я — только краткий сон, Воспоминанье образов минувших. Читая звезд немые письмена, Припомнила меня, и я родился В ее душе, и так как по складам Она меня читает, развернулся Во времени судеб небесный свиток, И вот живу, пока судьбу мою Она в слова бессвязные слагает. А прочитает их, и я умру, И в тот же миг бесплотным стану духом В эфире горнем, в тверди безграничной. Такие думы посещают ум, Когда блуждаю, маленький и слабый, В дни Рождества по неподвижным дланям Праматери усопшей и смотрю, Как тощий месяц бодрствует над телом, Качая оплывающей свечой. «В твоем краю голодных много мест…» В твоем краю голодных много мест И много рук протянуто за хлебом, Но убаюкан бездыханным небом Монахинь-мельниц сухорукий крест. Такой же крест в душе твоей просторной. Небесный ветр ворочает его, Весь день поет, размалывая зерна. Но им не надо хлеба твоего. «Говорят, что странники в пустыне…» Говорят, что странники в пустыне Зрят миражи. Разве зданья эти Не мираж, возникший в тверди синей На глазах усталого столетья? Эти кубы, улицы, трамваи, Небоскребы, фабрики и арки Над мостами — разве не вскрывают Бред земли — горячечный и яркий? Как мираж у старого кургана, Вырастают зыбкие строенья. Это ты, волшебница Моргана, Ворожишь, играя светотенью. Так давно мне город этот снится. И не знаю, скоро ли воспряну В голубой пустыне, где денница Чуть горит полоской нежно рдяной. |
