Как хорошо она спала сегодня, как сильно ощущала его близость… Он лежал рядом с ней, там, в ее постели, где-то справа. Она могла улыбнуться ему, если ей этого хотелось. Когда она спала, подушка становилась его грудью. Все предметы в спальне являлись воплощениями Стивена. Стоило Лисбет прижаться к стене, стена могла стать Стивеном: штукатурка была холодной на ощупь, как его кожа. Все, все могло стать Стивеном… ее джинсы, ее диван. Прошлой ночью она упала на диван, как будто на колени к любимому. Они смеялись и разговаривали, рассказывали друг другу, где были и что делали. Теперь они вместе жили в квартире «2 А» и никогда не разлучались. Значит, все получилось, все шло как нельзя лучше…

Лисбет стремительно спустилась в метро и села на поезд «F», идущий в северном направлении.

Она действительно чувствовала себя хорошо, и можно только догадываться, что произошло в ее душе, когда она увидела его живьем, в дальнем конце вагона. Это и вправду был он. Лисбет не могла его не узнать — эти почти белые волосы, этот старый плащ с наплечниками. В одном из карманов у Стива была дыра, и Лисбет любила совать туда руку, чтобы прикасаться к его бедру. Теперь она поняла — да, это человек из ее сна. Он походил не столько даже на реального Стива, сколько на его духовную сущность. Его глаза. В ту самую минуту, когда их глаза встретились и Лисбет поняла, что Стив узнал ее, его зрачки начали расширяться и расширились настолько, что превратились в водоворот, затягивающий ее в туннель его сознания. В то мгновение она невольно вспомнила о нейтрино, о всех тех частицах, из которых и состоит окружающая атмосфера. Лисбет также пришло на память определение черной дыры: место, где гравитация становится такой мощной, что начинает все засасывать в себя, в такую глубину, где Вселенная, вывернутая наизнанку, превращается в поток неведомого. Казалось бы, теперь Лисбет не требовалось других доказательств того, что все на свете взаимосвязано, и все-таки ей был дан еще один знак. В ту самую секунду, когда и поезд, и мужчина с его вращающимися зрачками неслись на всех скоростях, обещая Лисбет некое предельное откровение, она явственно увидела на стене станции рекламу эксклюзивной водки в небесно-голубой бутылке. Господи, бояться нечего — все сходится.

Поезд с грохотом остановился, двери с лязгом открылись и тут же закрылись. Лисбет помахала Стиву рукой, но он уже исчез, видимо, вынесенный из вагона потоком пассажиров. А Лисбет пропустила свою остановку «Пенсильвания».

Она стояла неподвижно, ухватившись за столбик посередине вагона, а вагон мчался на север, увозя ее все дальше и дальше от того места, где ей следовало быть, и от мужчины, которого она любила больше всего на свете. Она вдруг услышала какой-то привычный звук, доносившийся из ее нутра против ее собственной воли… В первое мгновение она даже не узнала свой голос, но потом догадалась, по боли в горле, что зовет Стива, выкрикивает его имя.

CRUDITES[51] — ДУЭТОМ

В которой Нина и Джесси готовят закуски, пьют австралийское красное вино, пробалтываются о своих секретах и устраивают заговор против Марты.

Прибытие первого гостя внушает хозяйке оптимизм. Настроение Джесси стало подниматься вместе со звуками музыки, доносящимися из колонок, с языками пламени, вздымающимися в камине, с ароматами блюд, исходящими от плиты. Грузовой лифт с урчанием затормозил, двери открылись — и на площадку ступила Нина.

Жилище Джесси сияло. Нина сразу же заметила горящие свечи, услышала потрескивание огня в камине. Она вдохнула благоухание, в котором сливались запахи жарящейся картошки, чеснока и розмарина. Кулинарные ароматы, еще минуту назад едва уловимые, теперь захлестнули Нину вместе с потоком теплого воздуха. В тот момент она ощутила голод и приняла непривычную подтянутость живота за форму радостного возбуждения.

А Джесси показалось, что вместе с Ниной она впустила в квартиру душистое облако. Сопровождаемая дуновением «L'Air du Temps»[52] с легким призвуком мятной жвачки без сахара, гостья проследовала в холл, уверенно ступая ногами в отороченных мехом ботинках и позвякивая браслетами. А когда Нина подставила хозяйке прохладную щеку для поцелуя, та уловила еще и благоухание мороза.

В появлении первого гостя есть особая интимность: Джесси и Нине предстояло коротать время вдвоем до прибытия следующей гостьи. Они крепко, с чувством обнялись и в один голос воскликнули: «Ты так здорово выглядишь!», а потом: «Это ты здорово выглядишь!», и снова: «Нет, ты!»

Обнимая пришедшую с холода подругу, Джесси впервые почувствовала, что по-настоящему рада предстоящей вечеринке. Правда, она решила не думать о том, что так бывает всегда: как правило, она предпочитала закуски горячим блюдам, а появление гостей — их затянувшемуся присутствию.

В спешке и суете приветствия Джесси ощутила безграничное счастье от встречи с Ниной. Было так приятно видеть улыбку подруги, ведь улыбались не только ее полные алые губы, но и глаза — темные еврейские глаза, сияющие лукавством из-под полуопущенных век. Весельем лучились и высокие восточные скулы, и ровные гладкие зубы, сверкающие снежной белизной. В момент встречи у Нины и Джесси почти одновременно вырвался невольный крик радости.

Как чудесно, что Нина прибыла первой: с ней было гораздо легче, чем с остальными. Именно ей Джесси больше всего хотела рассказать о своем новом романе, и именно она охотно согласилась бы нарезать овощи.

— Ты просто сногсшибательна, — хором выдохнули обе.

Они могли открыто проявить нежность, не скрывая своих чувств, поскольку были одни, без свидетелей. Приглядевшись одна к другой, Нина и Джесси стали подмечать изменения, произошедшие с каждой из них.

— Ой, твои волосы! — воскликнула Джесси. — Раньше ты не красилась в рыжий цвет.

— Имела место реакция окисления, — торжественно объявила Нина, и обе прыснули.

Подруги могли рассказать друг другу обо всем, если бы им только хватило времени до прихода остальных. Джесси уже потянулась к ящику с хозяйственными принадлежностями, где среди разных мелочей хранился факс с зернистым изображением Джесса Дарка. Она умирала от желания показать этот снимок Нине и крикнуть, как школьница:

— Ну как, нравится?

— Что-то изменилось, — промолвила Нина, всматриваясь в Джесси. — Что-то случилось.

Она слегка отстранилась, пристально разглядывая Джесси. Та порозовела — именно порозовела, иначе и не скажешь. Порозовели ее щеки, лоб, да и вся она с каждой секундой становилась все розовее и розовее. Джесси и держаться стала иначе: у нее улучшилась осанка, талия стала казаться уже, а бедра округлились.

— Что-то случилось, — повторила Нина, — что-то хорошее.

Джесси, освещенная со спины сиянием свечей, лампами, огнем в очаге, на мгновение снова стала почти такой, какой была в детстве. Ее темные волосы, обычно висевшие прямо, теперь обрамляли лицо влажными завитками, вобрав в себя пар, поднимавшийся от плиты. На Джесси был ее волшебный белый свитер, и пушистая ангорская шерсть каким-то неведомым образом рассказывала об истории, произошедшей «в присутствии» этого свитера, словно бы любовник Джесси оставил на нем невидимый отпечаток. Джесси казалась другой: было видно, что к этой женщине совсем недавно прикасался мужчина.

У нее едва не вырвалось признание, что она «кое-кого встретила» (значительное преуменьшение). Однако, когда Нина сбросила тяжелое черное пальто, шерстяное, с воротником из искусственного меха, и продемонстрировала джинсы в обтяжку и облегающий джемпер, тем самым предлагая оценить очевидное: ей удалось достичь почти невероятного — похудеть, Джесси решила промолчать.

— Да ты просто… кожа да кости! — воскликнула Джесси. — Выглядишь потрясающе.

— Видимо, да, — сказала Нина. — Ко мне снова пристают мужики… — Она слегка понизила голос, придавая ему таинственно-эротическое звучание: — По дороге сюда — целых девять.