Концепция истории Фуко, таким образом, имеет весьма сходную с экзистенциальным анализом двухуровневую структуру. Место фундаментальной онтологии Dasein занимает историческая эпистемология, пространство Сущего заполняет пространство Истории, на место экзистенциальных a prioriприходят a prioriисторические, а между двумя уровнями как связующее звено стоит выражение, обеспечивающее трансцендентально-имманентный и кон-сгитуируемо-конституирующий характер связи. Эта по своей сути феноменологическая схема, несмотря на последующую «нелюбовь» Фуко к феноменологии, сохраняется как ядро его исторической эпистемологии.
Судьба книги: от психиатрии к антипсихиатрии
Работа «Психическая болезнь и личность» вышла в 1954 г. в университетском издательстве в серии «Философские введения». К изданию книгу рекомендовал Луи Альтюссер. Фуко всегда считал эту работу юношеской и незрелой, предпочитал не говорить о ней. После выхода «Истории безумия» вопрос о переиздании поднимался, однако, настолько часто, что он в конце концов согласился, и в 1962 г., через год после издания «Истории безумия», книга вышла в новой редакции. Изменилось название: «Психическая болезнь и личность» превратилась в работу «Психическая болезнь и психология»[29]; появились некоторые исправления в первой части, а вторая часть, сменив свое название на «Психопатология как факт цивилизации», была практически полностью переписана, как и заключение к работе[30].
Вновь появившаяся глава «Историческая конституция психического заболевания», представленная в новой редакции и под новым названием глава «Безумие, глобальная структура» и, наконец, заключение содержат практически те же выводы, которые мы находим в «Истории безумия». Глава про Павлова и материалистическую физиологию была полностью изъята, а в коренным образом измененной второй части не осталось и следа той четкой терминологической соотнесенности, которая ранее присутствовала по отношению к историческим типам безумца. Термины insense, demenceи alieneздесь, так же как и в «Истории безумия», употребляются крайне свободно и не имеют четких смысловых коннотаций. Заметно, что за те восемь лет, которые разделяют первое и второе издание, Фуко оставил идеи о том, что многообразие «ликов безумия» может поддаваться сколь-либо четкой типологии.
Правка первой части также весьма любопытна. Совершенно нетронутыми остались лишь главы о психоанализе («Болезнь и индивидуальная история») и экзистенциально-феноменологической психиатрии («Болезнь и существование»). В остальные были внесены, хотя и незначительные, но весьма показательные в плане эволюции мысли Фуко, исправления. На смену «рефлексии о самом человеке» как основании психопатологии приходит исторически конституированная связь, «идущая от человека к безумному человеку и человеку истинному», т. е. место конкретного человека занимает исторический факт, а место антропологии — эпистемология. Медицина, и в частности психиатрия, должна теперь, по мысли Фуко, не просто осознать свои собственные основания, но и попытаться преодолеть их, поскольку именно они отметили безумие «печатью» отчуждения. Эта правка демонстрирует нам стремление, если можно так выразиться, «зачистить» насколько возможно эту юношескую книгу под «Историю безумия». Иначе как еще можно объяснить внесенные изменения?
Это второе издание представляет собой своеобразный компромисс между первой «Психической болезнью и личностью» и «Историей безумия». Фуко везде, где только можно, обращается к истории, и его внимание перемещается от центральной для первого издания личности к историческому развитию психологии и психиатрии. Он словно ищет нечто среднее между своими первой и второй книгами. По-прежнему располагаясь в философско-клиническом пространстве рефлексии, он совершенно интуитивно переходит от экзистенциально-феноменологической психиатрии к антипсихиатрии.
Фуко и сам никогда не отрицал некоторой близости своих идей к антипсихиатрии, но при этом всегда подчеркивал различие установок. «Лэйнг, — отмечает он в одном из интервью, — проделал колоссальную работу в качестве врача: вместе с Купером он стал подлинным основателем антипсихиатрии, тогда как я лишь провел критический исторический анализ»[31]. Так же как и Фуко, антипсихиатры Р. Д. Лэйнг, Д. Г. Купер, Ф. Базалья и Т. Сас[32] говорят о тесной связи безумия с обществом, о подавлении свободы безумия и репрессивной функции психиатрии. По мнению Лэйнга, со стороны индивидуальной онтологии иное бытие-в-мире, которое лежит в основе развития психического заболевания, оказывается следствием ненадежности и гибкости онтологической структуры бытия, утраты связи «я» с телом как основным объединяющим центром бытия-для-себя и бытия-для-других. В результате таких изменений формируется «онтологическая незащищенность». Онтологическая незащищенность детерминирует переживание мира как нереального, а своего «я» как раздробленного, неавтономного и лишенного индивидуальности. Экзистенциальная позиция онтологически незащищенной личности— это вхождение в «состояние небытия» с целью сохранить бытие[33]. Тем самым, подобно представителям экзистенциальной психиатрии, Лэйнг ставит «за спину безумия» онтологические a priori.
Безумие, по убеждению антипсихиатров, существует в обществе и, по многовековой традиции, оттесняется им на «окраину» социального бытия. Сопротивление обществу, несогласие с его идеями и отказ от признания объективности его фантомной реальности строжайшим образом наказывается клеймением, стигматизацией и — в самых крайних случаях — исключением из группы. Безумец как раз и является таким «восставшим» элементом. «Шизофренический» опыт чужд «нормальному» большинству потому, что он не «запачкан» социальной системой фантазии, он чист. Шизофреник живет в экзистенциальной реальности, постоянно путая истину действительную (истину системы фантазии) и истину экзистенциальную (истину его опыта)[34].
Здесь как раз и заметно отличие позиции Фуко от позиции большинства антипсихиатров. Лэйнга интересует безумие само по себе, переживания безумца, его внутренняя реальность. Он пытается услышать «голос безумия», заглянуть ему в глаза. Он всю жизнь стремится пережить безумие, не сходя при этом с ума. Его увлечение психоделиками, изучение восточной философии, по сути, ни что иное, как попытка приоткрыть завесу разума, сделать шаг в безумие. Все работы Лэйнга пронизаны трагизмом экзистенциализма: он сначала чувствует безумие, а уже потом пытается объяснить, как оно возможно в пределах личности и общества. И для Лэйнга, и для Фуко безумие — это инструмент познания человека и социальной реальности; в зависимости оттого, как оно понимается, и строится теория. Лэйнгу безумие представляется выражением кризиса взаимного опыта группы, «патологией» социальных отношений, поэтому его так интересуют особенности формирования и функционирования социальной группы. Для Фуко же безумец — это маргинальный элемент «большого» общества, выходящий за рамки принятой в культуре системы мышления, и именно поэтому, благодаря исследованию отношения к безумию, становится возможным изучение устойчивых ментальных моделей различных эпох. Представления Фуко как бы возвышаются над взглядами Лэйнга, дополняют их. Лэйнг пишет о том, какое положение занимает безумие в современном обществе, об отчуждении безумца, Фуко — о предыстории этого отчуждения, об отношении к безумию в различные исторические эпохи.
Хотя основная цель исследования безумия у Фуко и отличается от таковой у антипсихиатров, в их «рабочих» выводах можно найти поразительно сходные утверждения. Они едины в том, что психиатрия как наука сама конституирует свой предмет: психическое заболевание возникает лишь с рождением психиатрии (Фуко), имеет место лишь в пространстве психиатрии (Лэйнг, Купер[35]), но реально не существует (Сас[36]). По этой причине принадлежность безумия к сфере психопатологии, психиатрии обусловлена не самой сущностью и природой безумия, а длительным развитием культуры и общества «Норма» и «нормальный человек», от которых якобы отталкиваются при постановке диагноза и причислении к «безумцам», есть лишь мыслительный конструкт, природу и место которого можно понять лишь исходя из общественного и культурного развития. На самом же деле, в основе отчуждения и стигматизации безумия лежат нормы и представления социальной группы, в которую включен безумец, и поэтому он «представляет собой Другого, отличного от других в их внешней объективности(курсив автора. — О. В.)»[37]. Поэтому лишь то, что индивид бросает вызов общепринятой объективности (Фуко), системе «объективной» социальной фантазии (Лэйнг, Купер), позволяет признать его безумным.
