Мишель Фуко

Психическая болезнь и личность

Предисловие

Психиатрия приближает нас к жизни: она может вырабатывать коррективы не для философского мышления, но для философа, который им владеет…

Эжен Минковски. Проживаемое время

Принято считать, что первой книгой Мишеля Фуко является всем известная «История безумия в классическую эпоху»: от этой работы обычно начинают отсчет эволюции мысли Фуко, ее противопоставляют всем остальным, имея в виду ранний период его творчества, и называют той работой, где впервые во всей красе появляется не дающий покоя исследователям «археологический метод». Надо признать, что Фуко сам положил начало такой «моде»: на протяжении всей жизни титулом «моя первая книга» он награждал именно «Историю безумия». Но за ней как тень, с теми же очертаниями и изгибами мысли, но более призрачными идеями всегда стояла другая работа, действительно его первая книга — «Психическая болезнь и личность».

Эта работа вышла в 1954 г., за семь лет до «Истории безумия», и ее написанию предшествовала длительная история увлечения Фуко психологией и психиатрией. Маргинальные элементы общества и сам процесс маргинализации всегда были его излюбленными темами, и в этом ракурсе для раннего Фуко безумие предстает отправным пространством проблематизации маргинальности. Впоследствии на смену психическому заболеванию придет сексуальность и делинквентность, место психиатрической больницы займет тюрьма и само «большое общество», но безумие навсегда останется исходной темой его творчества.

За «Психической болезнью и личностью» стоит как своеобразный «онтогенез» представлений Фуко, так и «филогенез» психиатрии и философии, позволившие не только возникнуть в середине XX века пространству философско-клинической рефлексии, но и сформировать на основе предшествующих построений этот важный для Фуко синтез.

Фуко и психиатрия

Психология и психиатрия привлекают Фуко уже в студенческие времена. У истоков этого интереса стоит Жорж Гюздорф, который в 1946–1947 гг. вместе с Жоржем Домезоном читает на курсе Фуко психопатологию. Лекции в Эколь Нормаль и посещение госпиталя Св. Анны дополняются ежегодными недельными поездками студентов в расположенную вблизи Орлеана клинику Флери-лез-Абро. В госпиталь Св. Анны своих студентов водит в то время и Луи Альтюссер. Именно благодаря ему Фуко начинает посещать лекции работавшего там Анри Эя и знакомится с группой «Психиатрическая эволюция», основанной Эйем совместно с Эженом Минковски.

Разумеется, интересуясь психиатрией, Фуко не обходит вниманием и психологию. В 1948–1949 гг. он посещает лекции Даниэля Лагаша, известного сторонника синтеза клинической психологии и психоанализа, а затем поступает в Институт психологии, где его преподавателями становятся Жан Делай (тот самый Делай, у которого в 1930-х гг. работал молодой Лакан, и тот, кто вместе с Пьером Деникером в 1948 г. синтезировал первый нейролептик — хлорпромазин), Пойе и Пьер Пишо. Последний, наблюдая за чрезвычайно инициативным и любознательным молодым человеком, тогда спросил: «Вы хотите заниматься научной психологией или такой, какую преподает Мерло-Понти?» По-видимому, критическое отношение Фуко к психологии, которое в «Психической болезни и личности» заставит его искать основания психологии «настоящей», уже тогда было заметно невооруженным глазом. Он не переставал потешаться над ней в течение всей жизни, его забавляла ее наивная и ни на чем не основанная терминология, ее абстрактные схемы[1].

Такой настрой по отношению к «научной» психологии не мешает Фуко увлечься проективными методиками, в частности знаменитым Тестом чернильных пятен Роршаха. Как известно, тест чрезвычайно прост в проведении (пациенту предлагают назвать, что он видит на карточке, где изображены специально подобранные Роршахом чернильные пятна) и, как и все проективные методы, весьма сложен и неоднозначен в интерпретации. По-видимому, эта свобода толкования и интерпретации и привлекли Фуко. Во всяком случае, купив набор, он проводит тестирование всегда, когда ему представляется такая возможность, и, протестировав множество своих знакомых, даже составляет на основании полученных результатов типологию индивидуальностей.

Центральной фигурой, благодаря которой Фуко входит в пространство психиатрии, становится Жаклин Вердо, приятельница его матери, которую та просит присматривать за ним в Париже. Ее муж Жорж готовит диссертацию у Жака Лакана и руководит электроэнцефалографической лабораторией в госпитале Св. Анны, там работает и Жаклин. В то время Вердо по предложению Андре Омбредана переводит с немецкого работу психиатра Роланда Куна «Феноменология маски»[2]. Чуть позже, когда Вердо отдыхает в Швейцарии, на озере Констанс, Омбредан предлагает ей для перевода работу другого психиатра, жившего в трех километрах от Мюнстерлингена, где она тогда находится, — Людвига Бинсвангера. Она посещает Бинсвангера, и тот после долгих расспросов достает одну свою маленькую двадцатистраничную статью «Сон и существование», которую и предлагает для перевода. Любопытно, что и Кун, и Бинсвангер были тогда практически неизвестны во Франции, и с этой работы должно было начаться знакомство с экзистенциальным анализом. Поскольку статья была насыщена философской терминологией, Вердо просит помощи у Фуко, который соглашается выступить консультантом перевода. В 1952–1953 гг. для работы над переводом они часто встречаются в кабинете Фуко в Эколь Нормаль, а также несколько раз ездят в Швейцарию и показывают перевод Бинсвангеру и Куну. Во время первой поездки в клинику Куна в Мюнстерлингене они попадают на карнавал «Жирный вторник», традиционно проходивший перед предшествующим Пасхе католическим постом. Пациенты и персонал наряжаются в костюмы и маски, а в конце вечера эти маски бросают в огонь, как бы принося жертву фигуре Карнавала. Фуко настолько поражает это зрелище, что он говорит Вердо: «Это не карнавал безумия, это карнавал смерти».

После окончания перевода, Вердо предлагает заинтересовавшемуся текстом Фуко написать к нему предисловие. «Бели вам понравилась книга, напишите к ней предисловие», — говорит она, не предполагая, чем это обернется. Фуко не заставляет ее долго ждать, и вскоре Вердо получает масштабный конверт с надписью: «Вот вам пасхальное яйцо», — предисловие превосходит работу Бинсвангера в 2 раза[3]. Но сам Бинсвангер одобряет текст, и в 1954 г. перевод вместе с предисловием выходит в издательстве «Desclee de Brouwen» в серии «Антропологические тексты и этюды».

Приблизительно в тот же период Фуко предлагает директору издательства «La Table Ronde» К. Дюамелю еще два своих проекта — сборник статей «История смерти» и монографию «История психиатрии», но ни одно из этих начинаний он так и не реализует. Кроме того, в 1953 г. Дени Гюйсман, желая расширить «Историю философии» словаря Альфреда Вебера, просит Фуко написать эссе «Психология с 1850 до 1950 гг.»[4]. В этой работе, как и в «Психической болезни и личности», стремясь найти характеристики научной психологии, Фуко отмечает, что психология может стать таковой лишь в том случае, если обратится к условиям человеческого существования.

Одновременно с теоретическими штудиями в области психиатрии Фуко погружается и в практическую деятельность. С 1955 г. он работает стажером в госпитале Св. Анны. «Я мог располагаться на границе между миром врачей и миром больных. Хотя, конечно же, у меня не было ни привилегий врачей, ни, тем более, печального статуса больного»[5], — скажет он позднее[6]. Кроме того, с 1950 г. Фуко работает психологом в тюрьме Фресне, где супруги Вердо по запросу Министерства здравоохранения открывают элеюроэнцефалографическую лабораторию.

Несмотря на большой интерес к тому, что происходит в стенах психиатрической больницы, Фуко постепенно отходит от практики психиатрии и начинает заниматься лишь ее теорией. Одной из причин отказа от работы психологом сам он впоследствии называет слишком жесткое лечение больных с помощью электрошока и лоботомии. «Изучив философию, я захотел увидеть, что такое безумие: я был достаточно безумным, чтобы изучать разум, а потом стал достаточно разумным, чтобы изучать безумие. <…> Это была эпоха расцвета нейрохирургии, начала психофармакологии, господства традиционных институтов. В первое время я принимал все это как необходимое, но по прошествии трех месяцев (медленно соображаю!) я начал задаваться вопросом: „Почему же все это необходимо?“ Прошло три года, я бросил эту работу и отправился в Швецию, с чувством большой неловкости за самого себя; там я начал писать историю своей практической работы и осмыслять ее»[7].