После того как сложившаяся ситуация вновь обрела реальные очертания, на некоторое время вдруг показалось, что у всей этой истории еще возможен счастливый конец. И уж непонятно, была ли это просто случайность, или же речь шла о доброте и благородстве, или о счастливой семейной жизни, или же просто об усталости, в любом случае если забыть о мотивах, то произошло неожиданное, и эти, не раз доводимые до отчаяния, спарившиеся теперь продавцы перестали наконец таращиться и натянули на лица довольную улыбочку, а тетка еще и покачала головой, для нее это, наверное, был очень привычный жест, впрочем, а почему бы и не нет, мышечная конструкция ее лица была вполне себе ничего, и при иных условиях на нее, пожалуй, можно было бы смотреть даже с удовольствием. А потом спокойно и даже несколько вразвалочку отправились дальше и оставили всех в еще более беспомощном и расхристанном состоянии, и только Жира успел вздохнуть с облегчением, типа, неужели пронесло, как вдруг оказалось, что впереди ожидает еще один безумный поворот событий, и тут уж виноват был только Хеннинен, состояние которого, по всей видимости, стало до такой степени невыносимым, что, посмотрев на полицейских, которые к тому времени выглядели уже совсем поникшими и, вероятно, вот-вот повернулись бы и ушли, так вот, он на сотую долю секунды успел предупредить этот их уход, спросив, а чего, собственно, они ожидали, и словно в продолжение, уж не соскучились ли они по его заднице, ну и они конечно же по долгу службы не могли не отреагировать на такое заявление, но сделали это на первый взгляд довольно неожиданным и изощренным, но в конечном счете все же очень полицейским образом, а именно вместо того, чтобы, например, открыть стрельбу или применить еще какое-нибудь оружие, тот полицейский, что был моложе и в обязанности которого, очевидно, как раз входило усмирение таких вот паршивцев, резко приподнялся на одной ноге и со всего маха рубанул пяткой по пальцам ног Хеннинена, который взвыл нечеловеческим голосом, словно его жгли заживо, согнулся в три погибели и таким вот клубком повалился в лужу. После чего полицейские сели в машину и уехали.

Поскольку дождь прекратился, а электричество наконец вернулось, то все эти перемены были мало-помалу народом замечены, и люди постепенно стали вновь выползать из дверей и других норок, словно испуганные грызуны. Все они вначале смотрели на небо, как будто обдумывали, не прячется ли там еще какая-нибудь неожиданность, но через миг уже забывали об этом и просто шагали вперед, и мимо, и вокруг, и было сложно сказать, что за дела спешат они доделать на улице в столь поздний час, но, может, они просто пытались вернуть таким образом упущенное время.

Хеннинен по-прежнему лежал на земле, Жира и Маршал сидели рядом на каменном фундаменте железной ограды, молчали, кряхтели и время от времени клевали носом, но вскоре от всего этого сидения и кряхтения стали изрядно подмерзать.

Хеннинен застонал и, придерживая ногу рукой, попытался встать, но не удержал равновесия и снова рухнул в лужу.

— Подожди, я помогу, — сказал Маршал, слез с ограды и стал помогать Хеннинену, правда, поначалу очень номинально. Но потом, когда и Жира догадался наконец прийти на помощь, вместе они сумели-таки поставить Хеннинена на ноги, да так и держали его теперь в вертикальном положении.

— Больно, — сказал он, и было видно, что ему и в самом деле очень больно. Слезы стояли у него в глазах, и, вероятно, от слез ему тоже было больно.

— Где больно? — спросил Маршал.

— А ты как думаешь?

— Внутри больно, — сказал Жира.

Хеннинен ответил, что именно там, и попытался затем сделать хотя бы шаг на израненных ногах; в этот момент подумалось, что все его существо — это целый клубок поводов для многократной жалости, особенно ноги испытали на себе сегодня прямо-таки ворох неудач.

— Как они теперь? — спросил Маршал.

— Плохо, я даже ступить, на хрен, не могу, — сказал Хеннинен и, постанывая, стал покачиваться на здоровой ноге из стороны в сторону, словно дерево на ветру.

— Это был жестокий удар по мужскому самолюбию, — заявил Жира и вновь натянул на себя этакую издевательски-насмешливую маску, после чего Хеннинен демонстративно высвободил свою руку из его объятий и целиком повис на Маршале, и в этот момент он был таким мокрым и жалким, что прямо хоть плачь.

— Я сейчас зарыдаю, — сказал Маршал и попытался зарыдать, но ничего не выходило, как ни старайся, вероятно, усталость дошла до того предела, когда вся жидкость в организме застыла и уже не двигалась.

— Черт бы их побрал, этих гребаных ангелов, — простонал Хеннинен где-то у него под мышкой, и уж понятно, что кому-кому, а ему-то, пожалуй, не составляло сейчас никакого труда орать благим матом, поэтому казалось уж совсем странным, что он вспомнил вдруг про этих ангелов, хотя, конечно, бедолага, скорее всего, вообще плохо представлял себе, что и как он говорит и какими словами ругается.

Затем, еще некоторое время пораскачивавшись и поохав, Хеннинен вдруг остановился и стал просить прощения, и Жира, со своей стороны, тоже, после чего Жира вновь взял Хеннинена под руку, и все стали как бы счастливы и довольны, хотя за что и почему они просили прощения, так и осталось непонятным.

— Ну давайте скажите теперь, что вы друзья, — сказал Маршал, и это прозвучало совсем как речь воспитательницы в детском саду, а потому пришлось тут же разбавить ее парочкой крепких словечек.

— Друзья, — промычал Жира и вытащил руку из-под Хеннинена, дабы протянуть ее для дружеского пожатия, но вынужден был тут же засунуть ее обратно, ибо жалкий калека снова чуть было не упал.

— Друзья, — сказал Хеннинен. И протянул руку, так ее изогнув, что можно было подумать, будто суставы у него на шарнирах или вообще изначально так запрограммированы, что способны выворачиваться в любую сторону.

— Ну вот и хорошо, — улыбнулся Маршал.

— Трахтибедох, — сказал Хеннинен. — Лучше не бывает.

И тогда решили, что пора уходить. Правда, сначала толком не могли понять, куда же идти, Жира потянул в одну сторону, Маршал в другую, а Хеннинен соответственно повис посередине, заорав, мол, черти окаянные, не бросайте же меня, и только тогда сообразили остановиться и подождать, покуда он решит, в какую же сторону двигаться.

— Мне надо в больницу, — сказал он.

— Черт знает что, — проворчал Жира.

— У меня, на хрен, все пальцы на ногах переломаны. Я не могу домой спать.

— Хорошо, хоть сейчас вспомнил, — сказал Маршал.

— Они все равно сейчас ничего не сделают с твоими пальцами, — сказал Жира. — Или ты думал, они тебе шину наложат на каждый палец?

— Да какая, на хрен, разница, что они там будут делать, я просто хочу назад свою ногу.

— Ты просто хочешь в больницу.

— Да, я просто хочу в больницу. Может, там меня хоть кто-нибудь пожалеет.

— Я понимаю, — сказал Маршал, — если нет любви, то хорошо бы хоть в больницу попасть.

— Другого выхода нет, — вздохнул Жира и, словно сам вдруг заметив безвыходность сказанного, весь как-то помрачнел.

И тогда Хеннинен сказал, мол, идем же. Жира попытался еще раз уточнить, куда же идем, спросив, подразумевает ли Хеннинен какую-то конкретную больницу, может быть частную, или же его конечностям вполне подойдет обычный тайский массаж. Хеннинен некоторое время поморщил лоб и заключил, что, пожалуй, единственно верным решением будет отправиться в приемный покой Мариинской больницы, что, в свою очередь, вызвало у Жиры бурю ворчания, впрочем, довольно яростного, он закричал, что это же, на хрен, почти на другом конце города, но, когда Маршал, чтобы хоть как-то успокоить его, сказал, что туда можно поехать на такси, сразу же смирился: видно, и у него тоже совсем не осталось сил на здоровое полнокровное бушевание.

До остановки такси, как уже можно догадаться, было совсем недалеко, вот только развернуться в нужную сторону оказалось не так уж просто, и этот процесс занял определенное время. На остановке же возникла еще одна проблема, ибо к этому времени все машины снова загадочным образом испарились, и тут вообще стало складываться такое впечатление, что это какой-то природный, не поддающийся описанию процесс, они то были, то их снова не было, они появлялись и исчезали, когда хотели, точно какое-нибудь северное сияние. Но ничего другого не оставалось, кроме как остаться там, ждать и надеяться, что какой-нибудь дух такси соизволит-таки направить к данной остановке хотя бы одно свободное и оснащенное мотором средство передвижения с извозчиком, то бишь водителем. И таким вот образом стояли, глазели на пустынную улицу Хельсингинкату, время от времени поворачивая голову то вправо, то влево, словно бы наблюдали за теннисным матчем привидений.