— А контру прихватить? — переспросил матрос, тряхнув кудрявым чубом.
— Стоило бы… Но тем самым большевики наденут на попов венец мученичества. — Бонч-Бруевич забарабанил пальцами. Мария Петровна знала эту привычку. — Большевики арестовали священников! Какой вой поднимет белая пресса! А в глазах верующих прохвосты станут страдальцами! Нет, не будем… Но всех, кого святые ханжи пошлют на борьбу с Советской властью, арестуем! И народу раскроем имя подлинного виновника!
— Что ж, товарищи! Пошли! — Мария Петровна положила браунинг в широкий карман шубы и направилась следом за матросами.
— Вы готовы учинить самосуд над особой императорской фамилии! Готовы расстрелять меня! Вся Европа с омерзением следит за бесчинствами большевиков. — Князь обрезал ножницами кончик сигары.
По камере расползался сладковатый запах дорогого табака, от которого у Марии Петровны кружилась голова. Впрочем, голова кружилась и от недоедания. Ей был антипатичен этот выхоленный седоусый человек. Великий князь напоминал Александра III — огромный, русоголовый, с крупными чертами лица. Длинные породистые пальцы сверкали отполированными ногтями, временами он их подтачивал пилкой, нарочито подчеркивая неуважение и пренебрежение к тому, что происходило в камере Петропавловской крепости.
Мария Петровна, в черном строгом платье, обводила глазами камеру. В углу ящики с консервами, плетеные корзины с винами, желтый чемодан с шерстяными вещами. Ближе к окну письменный стол, непонятно каким образом очутившийся здесь, полумягкое кресло. Очевидно, кто-то из оставшихся чинов старался угодить представителю Романовых.
— Я разговариваю с вами потому, что лишен в этих стенах другого общества. Адъютант порядком прискучил, а матросня… Вы — интеллигентка. — Князь начал словоохотливо, очевидно, скучал в Петропавловке. — К своему заключению отношусь как к досадному недоразумению. Я глубоко презираю большевиков и не верю, что ваша власть продержится больше трех недель…
— Прогноз устарел! За три недели давненько перевалило! — спокойно прервала его Мария Петровна.
— Гм… Английский король, кайзер да весь миропорядок не допустят существования большевизма! Вас вздернут на первом фонаре, конечно, если я не замолвлю словечка! — Князь захохотал, довольный остротой. — Мы, Романовы, помним добро…
— Довольно! Наслушалась благоглупостей! — Мария Петровна резко откинулась в кресле. — Власть большевики взяли надолго, а милостями Романовых народ сыт… Сыта и я!
Мария Петровна говорила не спеша, старалась не показать своего раздражения. К тому же ей отчаянно нездоровилось: сердце покалывало после бессонной ночи. Казалось, в камере недостает воздуха, а тут сладковатый запах сигары…
— Бедствия народа всегда оставались бедствиями царствующего дома, — осторожно заметил князь, приглядываясь к своему следователю.
— Я была на Дворцовой площади в день Кровавого воскресенья. Видела все.
— Нашей семье пришлось многое пережить за последнее время: после отречения государя от престола мне довелось жить в Царском Селе. Николай Александрович вернулся из Могилева после прощания с войсками постаревшим. Он рвался в Царское Село… к супруге, к детям, а дети были больны и находились в темных комнатах.
— У детей корь, поэтому и темные комнаты. Драмы здесь нет. Впрочем, вы это знаете лучше меня. — Мария Петровна взглянула на князя. — Именно в эти дни хотели ввести казачьи части в Петроград. Надеялись остановить, а вернее, задушить революцию!
— Конечно, если бы удалось подавить революцию в Петербурге, то воцарился бы мир на всей Руси. Все зло в столице! — Великий князь забарабанил по золотому портсигару. — Россия верна царскому престолу. Нужен сильный человек…
— Иными словами — заговор и диктатор! Кстати, о Керенском… Его тоже считали сильным человеком. По иронии судьбы социал-революционер Керенский опекал Романовых! Верховнокомандующий Керенский превратился в «главноуговаривающего»! Только дела на фронте лучше не шли. Впрочем, это запоздалый урок истории…
— Нет, этот урок я хочу продолжить. «Дела на фронте лучше не шли», — с неожиданной страстностью повторил князь. — А виноваты в этом большевики. Войска отходили с позиций не под напором врага, а из-за пораженческих идей большевизма!
— Война изжила себя! Временное правительство ввело смертную казнь на фронте…
— Смертную казнь вводить нужно было сразу. Распустили подлецов: быдло вообразило себя гражданами! Учредительное собрание! — Князь кричал, не владея собой, правая щека нервно подергивалась. — Конституция…
Мария Петровна иронически посматривала поверх очков на представителя Романовых — этакое ничтожество!
— Об Учредительном собрании заговорили Романовы.
— А что делать?! Союзники наши…
— Союзники… — перебила его Мария Петровна, поудобнее устраиваясь в кресле. — Союзникам Романовы готовились уступить Россию до Урала, лишь бы удержать престол. А народ…
— Народ?! — вскипел великий князь. — Мария Федоровна, вдовствующая императрица, отдала ему жизнь… Попечительство и благотворительность… Воспитательные дома… Приюты… Богадельни…
— Попечение о народе в рамках благотворительности. Мария Федоровна позерка: письма с траурной каймой, черные конверты, трогательные подписи «грустной мамы»… Но советы ее Николаю во время спора с Керенским об императорских землях весьма характерны. — Мария Петровна устало провела рукой по седым волосам. — А ведь Керенский был сторонником плана высылки царствующего дома в Англию. Нельзя гневить судьбу — Керенский делал все, что только возможно…
— Вы хорошо осведомлены! — Великий князь щелкнул зажигалкой — смеющийся уродец выплюнул огненный язычок.
— Осведомлена. Готовилась к допросу, просмотрела письма, отобранные у Николая. Кстати, — там и письма «грустной мамы». Не ручаюсь за дословное воспроизведение, но смысл достаточно точен: народ именуется свиньями, забота о царских прибылях — в выражениях непристойных!
— Царское есть царское! Мария Федоровна отстаивала принцип.
— Царское?! Шла купля-продажа с Керенским. Большевики попросту национализировали земли — и спора нет!
— Грабеж! Россия без царя не проживет…
— Причем без царя пронемецкой ориентации! — зло парировала Мария Петровна. — Россия обойдется без царя, без Учредительного собрания, на которое возлагаются такие надежды.
— Как временная мера возможно и Учредительное собрание…
— Вы левеете на глазах, — усмехнулась Мария Петровна.
— Мало вас вешали, мало вас истребляли! — Романов поднялся во весь рост, зло ударил кулаком по столу.
Матрос, неподвижно стоявший у двери, щелкнул затвором, посмотрел на Марию Петровну. Великий князь нехорошо выругался, отшвырнул ногой пустую бутылку. «Нужно сказать коменданту, чтобы навел в камере порядок. Нас с таким комфортом в тюрьмах не держали. У Заичневского следы от кандалов остались на всю жизнь».
— Садитесь, арестованный! Вам предъявляется обвинение в подготовке контрреволюционного мятежа, в связях с генералом Калединым, в участии в террористических актах. — Мария Петровна поплотнее укрепила очки и начала вести протокол допроса.
— На каком основании?!
— Вопросы задаю от имени Советской власти я, и потрудитесь отвечать на них точно.
В камере Петропавловской крепости Мария Петровна начала допрос.
На конспиративной квартире
Дождь барабанил по стеклу. Громко. Надсадно. Мария Петровна стояла у окна, закутавшись в пуховый оренбургский платок. Глаза ее тоскливо смотрели на улицу, залитую дождем. Вот она, осень. Холодный ветер, нахохлившиеся птицы, тягучий мелкий дождь. В серое небо вписывались уцелевшие листья. Растягивались облака, окутывая золотой крест близлежавшей церквушки. А кругом невысокие дома, так отличающиеся от петербургских громад. Москва, вновь Москва, куда она переехала в этот трудный и голодный 1919 год.
