Мария попробовала усадить мальчика, но тот бессильно повалился на ситцевую подушку. Подошел отец. Приподнял за худенькие плечи, прижал к себе. Мария приложила ухо к груди. Дышал тяжело, словно кто-то крепкой рукой держал за горло. Мальчик открыл глаза, тупо поглядел на них. Веки синие, ноготки на пальцах почти черные. «Пневмония или дифтерит?»

Медицинского образования Мария не имела, но, когда готовилась в село учительствовать, старательно проштудировала фельдшерский справочник, были у нее и необходимые лекарства. Помогала как могла, но все случаи попадались простые. Здесь же… Опять начала прослушивать легкие. Вот они, хрипы, мокрые, явственные. Впрочем, при чем здесь хрипы! Все худенькое тельце ребенка содрогалось от отчаянного кашля: кхы-кхы-кхы… Дифтерит?! Чайной ложкой с трудом открыла рот. Мать высоко держала зажженную лучину. Так и есть — серые налеты! Дифтерит! Дифтерит! Скольких детей унесла эта болезнь! Врача нет, до города восемьдесят верст. Попробуй-ка довези по бездорожью! Что же делать?

— Горячую воду! Полотенце! — решилась она. Женщина подала полотенце, звякнула крышка сундучка.

Полотенце свадебное, расшитое петухами, с мережкой. Мария заварила горчицу, чувствуя пощипывание в носу и утирая слезившиеся глаза. Укутала больного. Заметила время, положив часы на бархотке на стол. Мать опустилась на колени, горячо молилась:

— Господи, спаси Васятку… Господи, матерь пресвятая богородица, помилуй дите неразумное!

Мария слушала с тоской — горе было таким сильным, что женщина забыла молитву. Отец скрестил руки на груди, с надеждой смотрел на девушку, «Может быть, помогут горчичники. Тогда попарить ножки, напоить липовым чаем, дать аспирин… — Горько усмехнулась: — Как же он проглотит?! Ах, эти страшные налеты в горле… Дифтерит… К чему себя обманывать?! Дифтерит, который не только лечить, но и распознавать не научились толком… А она одна… Одна…»

— Савелий! Выдерни самое большое перо у петуха! — неожиданно проговорила она, удивляясь своему спокойствию.

— Перо?!

— Да!

— Кхы-кхы-кхы. — Это задыхался мальчик или ловят петуха? Нет, он опять заметался. Горчичное обертывание облегчения не принесло. Значит?.. Мария разрезала перо. Старательно сделала несколько трубочек, положила их в стакан с водкой, которую всегда носила для дезинфекции. Из саквояжа вынула блестящий ланцет.

— Савелий! Зажигай свечи! — так же отрешенно сказала она.

Толстые стеариновые свечи она также носила в саквояже. Что увидишь при лучине? Свечи валились у Савелия из рук. Спокойно велела поставить их в кружку, поднесла лучину. Горница осветилась широкой полосой света. Встала с колен мать, подошла. Громко запричитала, взглянув на Васятку. Да, надежды нет. Сколько он еще может протянуть — час, два…. А если она не справится, если мальчик умрет под ножом… Как посмотрит в глаза этой бедной женщине?! Как дальше будет жить?! Но мальчик умрет, если она не поможет. Он обречен, и все же…

Мать гладила мальчика по лицу, пыталась вложить в восковую ручку зажженную тонкую свечку. Беззвучно рыдал Савелий. Всхлипывал Федя. Свечка медленно угасала, как и жизнь Васятки.

— Можно спасти мальчика. Операция… — хрипло сказала Мария, посмотрев на Савелия.

— Нет, не дам Васятку! Не дам! Умрет по-христиански! — закричала женщина, оттолкнув Марию.

Мария обняла ее за плечи, говорила медленно, чтобы та поняла, поверила:

— Васятку можно спасти! Вы должны довериться, иначе смерть! Нужно быть сильными! Понимаю, как тяжело, но нужно! — И резко приказала: — Уведи, Савелий, жену… Дай ей полушалок… Будешь помогать!

Женщину увели. Мария слышала, как она причитала во дворе, посылала проклятья. Савелий прокаливал ланцет на свече. Мальчик уже хрипел. Мария протерла руки водкой, машинально перекрестилась. Закрыла глаза, тряхнула головой. Ждать больше нельзя. Смочила вату водкой и, преодолевая страх, протерла тампоном шею мальчику. Еще тампон… Протерла кожу йодом. Вот они, хрящи, ерзают под пальцами. Взяла ланцет…

Савелий следил за ее движениями, побелевшие губы его дрожали… Мария осмотрелась: ланцет, водка, пинцет, йод… Если у мальчика поражены лишь верхние трахеи, то тогда он спасен.

Мария вся подалась вперед. Осторожно сделала разрез на коже. Глубже. Глубже. Осушила рану от крови. Теперь — главное — она надавила… Фонтан гноя и крови… В открытую рану ввела пинцет, словно рогульку. С редкостным упорством старалась удержать ранку, не давая сойтись краям, а из нее вылетал свистящий ком. «Главное, чтобы не дрожали руки… Чтобы не дрожали руки!» — твердила Мария, ожидая момента, когда мальчик начнет дышать. Бешено колотилось сердце, казалось, чувствовала его всюду — в ушах, в окаменевших руках… Но что это? Словно стало тихо — да, конечно, смолкло ужасное «кхы, кхы»… Мальчик дышал спокойнее, кровотечение уменьшилось, живот не ходил ходуном, пропадала синюха… Господи, неужели спасен?!

— Савелий! Смотри не толкни руку! Оботри мне лицо! — с трудом произнесла она, облизнув сухие горячие губы.

— Жив? — шепотом спросил Савелий, с ужасом рассматривая ее настороженное лицо, измазанную кровью одежду.

— Жив! Не сглазь! — улыбнулась она.

Васятка открыл глаза. Тоскливые, страдальческие, но уже лишенные серого налета смерти. Лежал спокойно, бессильно разбросав худенькое тельце, казавшееся уже не таким горячим.

— Пить! — одними губами попросил он.

— Савелий, вытри мокрой ваткой губы… Осторожно! — повеселев, приказала Мария, удерживая ранку пинцетом.

Медленно ползет время. Как самую радостную музыку, слушает она дыхание мальчика. Пора. Гноя нет. Осторожно ввела тонкую трубочку из петушиного пера. Радость! Воздух проходит. Расправила затекшие руки, взмахнула ими… Опять принялась держать, боясь, чтобы не затянуло трубочку. И такие случаи бывают! Конечно, можно было бы доверить ее Савелию, но уж лучше сама. Пускай он смоет кровь, а то жену испугает. Да, нужно же мать позвать.

Женщина вошла на цыпочках. По счастливым лицам, по наступившей тишине поняла, что смерть миновала. Мария ласково кивнула:

— Живой Васятка! Спит… Скоро совсем будет хорошо! — И, заметив слезы на ее глазах, с досадой сказала: — Живому пристало радоваться, а ты отпеваешь… Не гневи судьбу! Лучше нагрей побольше воды да прибери в хате. Скоро молочка дашь. Мне нужно как следует отмыться, а то других ребятишек перезаражу… Федора на эти дни возьму к себе.

Мысль о том, что она сама могла заразиться, ее не тревожила.

Уходили на рассвете. На востоке разгоралась ярко-красная полоса. На узорчатые ели, синеющие на горизонте, взгромоздилось солнце. Угасал на западе серебристый рожок месяца. Солнце надвигалось на сиреневые тучи, все шире и шире разбрасывая ослепительный сноп лучей. Потянул прохладный ветерок, пошептался с березой у развилки дороги и затормошил верхушки деревьев. Все яснее проступали очертания леса, все больше разгорался розовый свет. Запетляла проселочная дорога, сливаясь вдали с лесом. Разверзлась синь небес, и поднялось могучее солнце, окутывая розовым туманом поля и долы. Запели птицы. Зарождался новый день.

Мария опустила на землю мешок, затянутый веревкой, и радостно встречала новый день. Из-под ситцевого платка, заколотого под подбородком булавкой, падала густая русая коса. На домотканое платье с широкой оборчатой юбкой накинута клетчатая шаль. На ногах легкие шерпуны из веревок.

Рядом с Марией присела пожилая крестьянка с обветренным широкоскулым лицом. На правой щеке темнело родимое пятно. Клетчатая шаль, как и у Марии, перевязана на груди крест-накрест. Женщина поправила загорелой рукой седые пряди волос, выбившиеся из-под платка. Перехватила узел.

— Благодать божья! — Женщина перекрестилась и ласково поглядела на девушку, поежившуюся от утренней свежести. — Опять в Обнищаловку?

— В Обнищаловку, нянюшка! — Девушка приподняла ее узел. — Не тяжело ли?

— Что за тяжесть?! Не след идти в Обнищаловку. Староста лютый, пес цепной. Прости меня господи! Не заподозрил ли недоброе? Пойдем, моя ласточка, в Красавушки. Там сродственники. Отоспимся опосля дороги. Холодного молочка отопьем из погреба. — Женщина терпеливо уговаривала Марию. — Шестой день в дороге. Ноженьки-то все отбила, да и спать по сеновалам несладко. А тут еще беспокойство…