— Вот, что стоит перед нами, государь, и это-то нас и со брало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стены между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народа, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение…

Гапон оторвал глаза от петиции, осмотрелся. Тишина и громкое дыхание. Рабочие слушали напряженно, слушали с наивной верой, что слова могут изменить их участь. Крестились. Шептали молитвы.

— Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию и счастливой и славной, а имя твое запечатлеешь в сердцах наших потомков на вечные времена, а не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу… пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим ее.

Священник вытер худой рукой вспотевший лоб. Сел. Петицию приняли. С благоговением начали ставить каракули и кресты на бумаге — подписывались. Мария Петровна с тяжелым сердцем вышла на улицу.

Волнистые сугробы отбрасывали на укатанный снег тени. В свете газового фонаря припудренные морозом деревья казались серебряными. Пушистые от снега ветви ложились черными линиями, переплетаясь так плотно, что Марии Петровне стало страшно ступать. Широкой полосой рассекали дорогу тени стволов. Что-то роковое и обреченное было в этой ночной тиши. Она заторопилась домой на Монетную. Мороз трещал, ветер поскрипывал закрытыми ставнями. Мрачно и тихо. Что-то принесет завтрашний день?!

Солнце золотило парчу на торжественном облачении Талона. Он шел с путиловцами. Медленно, величественно. Высоко поднимал деревянный крест. Впереди живой цепью рабочие. Торжественность. Порядок. За Гапоном колыхались людские шеренги. Праздничные. Нарядные. Мужчины с непокрытыми головами. Женщины, детишки.

Весь Петербург на улицах. Обыватели снимали шапки при виде царских портретов. Бесцветные глаза Николая Второго в горностаевой мантии. Хмурая царица Александра Федоровна, будто обиженная на мороз. Шествие напоминало крестный ход: хоругви, серебряные оклады икон, торжественное пение:

По мысли Гапона, процессии, направлявшиеся из разных концов города, должны были собраться на Дворцовой площади у Зимнего дворца. Там и вручать петицию царю.

Мария Петровна в сером пуховом платке шла вместе со всеми. Свершилось худшее — шествие народа к царю не удалось предотвратить. Тревога не покидала ее. Утром, когда она пробиралась с Монетной, город казался таким непривычным, враждебным: наглухо закрытые магазины, железные шторы на замках, задвинутые ставни; на калитках, на воротах — замки. Дворники, озабоченные и хмурые, громыхали ключами, словно тюремщики. Изредка звенели конки, облепленные студентами.

Процессия качнулась и замерла у заставы. Солдаты. Голубева пересела на конку, с трудом выбираясь из толпы в своей добротной шубе. Бесчисленные потайные карманы делали эту шубу незаменимой; сегодня, как всегда, она забита листовками. Взобравшись на империал, женщина ужаснулась: черной бесконечной лентой разлилось народное шествие. Иконы. Трехцветные флаги. Царские портреты…

Через Литейный мост пробраться к Зимнему не было возможности. Артиллерия. Казаки. Конка остановилась. Голубева по льду перешла Неву и оказалась у Зимнего. У дворца дымили костры, у которых грелись солдаты. Гарцевали на рысаках адъютанты…

Мария Петровна остановилась у оптического магазина Рихтера на углу Невского. Серебрилась заснеженная решетка Александровского сада. Мальчишки словно галчата. За узорчатыми воротами торчала конка, переполненная студентами. Отсюда виден балкон, с которого царь обратится к народу.

— В прекрасное время мы живем — государь принимает петицию народа. — Стоявший рядом с Марией Петровной мужчина в каракулевой шапке взмахнул палкой. Его интеллигентное лицо светилось от удовольствия. — Демократия…

— А вы уверены, что государь примет народ? — возразил его собеседник, юркий человек в бобровой шапке, и, понизив голос, добавил: — Говорят, государь выехал в Царское Село!

— Слухи, батенька! Слухи… Теперь все пойдет по-иному. Рассказывают, что видели государя пешком на Невском! Более того, государь зашел в магазин и сам купил носовые платки! Если Александр Третий проезжал по городу в частоколе штыков, то сын его, к счастью, верит и любит свой народ. Мне довелось встречать государя, когда он после венчания возвращался из Казанского собора в Аничков дворец. Невероятно! Экипаж государя без конвоя. Лишь впереди отряд конногвардейцев прокладывал дорогу. Восторгу толпы не было предела… Да-с, государь — демократ…

— Меня умилили гапоновские листовки. Утром нашел в кармане — кто-то подбросил. — Юркий человек в бобровой шапке достал скомканную бумажку. — Нет, послушайте, что за прелесть: «Крест Христа — символ любви. Красное знамя — символ крови. Кто за крест, тот с нами. Кто за кровь, тот против нас!»

— Наивно, господа! Наивно, словно не мужи, а институтки! — резко возразил студент, стоявший неподалеку, и, оттолкнув юркого человека, прошел ближе к Зимнему.

— Господам студентам нужна только революция! — желчно прокричал вслед мужчина в бобровой шапке. — Порядок их не устраивает!

Мария Петровна оглянулась. Злой. С каким раздражением махнул рукой, на впалых щеках красные пятна, голос визгливый!

— А пушки у Зимнего для какой цели? — не выдержала она.

— Пушки?! Ах да, пушки… для порядка. Народ должен чувствовать силу государя! Силу-с! — Мужчина демонстративно отодвинулся от Голубевой, увлекая своего собеседника.

— Нет, милейший, минутку! Мне бы хотелось этой даме высказать истину. — Мужчина не спеша снял пенсне, придвинулся к Марии Петровне. — Заповедь Христа гласит: воздадите кесарево кесарю, бога бойтесь, слуг его чтите, — а социалисты вещают: царь — тиран! Как это понять?!

— Старая, как мир, песня. Вы забыли конец — «оградим себя крестным знамением, взглянем опасности в лицо, ибо нашими заклятыми врагами являются подпольные наши крамольники» и прочее, прочее… Да, в конце — «будь готов умереть за царя и за святую Русь!» — все из обращения Синода. — Мария Петровна иронизировала; — Вы наверняка демократы, а там, глядишь, и конституции ждете?!

Голубева отошла к женщинам. Они застыли у ограды в черных платках и старинных жакетах. Разговор вели неторопливый, плавный.

— Скоро на балкон пожалует царь и позовет народ. Скажет свое царское слово. Отеческое, ободряющее! — Пожилая женщина с кошелкой с трудом выговаривала последние слова.

— Нет, все будет по-другому. На балкон выйдет священник Гапон. Он уже у царя и долгий ведет с ним разговор, а нас позвал для поддержки. — Рослая молодка взглянула на балкон. — Взмахнет батюшка белым платком — царь согласился, а красным — отказал! Трудно Гапону приходится, но крепко стоит он за православный народ!

— А на заставах идут крестным ходом, — мечтательно заметила ее подруга с кошелкой в руках. — Только, сказывают, стреляют! Прибежала соседка с Нарвской заставы, криком кричит: мужика убили.

— Не посмеют! Стрелять в народ, когда он идет к царю?! Социалисты наврут, и твоя соседка, видать, из таких… — оборвала ее пожилая женщина.

Бом… Бом… Два часа. Толпа с трудом втиснулась в огромную Дворцовую площадь. Ждала терпеливо, покорно, не выражая ни усталости, ни раздражения. Ждала! И опять с унылым равнодушием отзванивали часы…