Хриплый звук, исторгшийся из уст Василя, заставил Иванова вздрогнуть. Вот опять, еле слышно… Просит пить. Но где достать хотя бы каплю воды?

И вдруг мимо, прогремев сапогами по гальке, кто-то ринулся вниз.

— Корабли! — услышал Иванов. — Корабли!

Он вскочил и чуть не побежал к воде, куда, на ходу скидывая одежду и обувь, уже бежали люди. В синевато-серой полутьме проступало пять-шесть темных продолговатых силуэтов. «Морские охотники» — определил Иванов наметанным глазом.

Кинуться в воду, плыть к кораблям… А Василь?

Мимо, к воде, уже полз, скрежеща по гальке, плотик, облепленный толкавшими его людьми. Вот он уже сдвинут, с берега, качнулся на первой волне, принявшей его на себя.

Тяжелораненых подхватывали, чтобы положить на плотик. Распоряжался все тот же высокий старшина. Два солдата с забинтованными головами помогли Иванову втащить на плотик Трынду. Плотик тотчас же оттолкнули. Он ходко пошел, обгоняя плывущих людей.

По камням, по воде, поплескивающей меж ними, пробежал летучий отсвет. Из-за вершины скалы в сторону моря выметывались, мгновенно угасая, длинные искры. Немцы бьют трассирующими…

«А что, если «охотник» нащупают? — встревожился Иванов. — Успеть бы ему, тогда к утру Василь — в госпитале…»

Зловещие искры погасли. «Уйдет «охотник»!» — это немного успокоило Иванова и скребнуло по сердцу: «Эх, Василь, дружок. Увидимся ли когда?». За войну ни разу еще не разлучались. Бельбек, Мекензиевы горы, Северная сторона — всегда рядом. Патроны, махра, пайка хлебная — всем делились, одна плащ-палатка была на двоих, и риск в бою один…

Опустевший плотик шел уже обратно. Его гнал, стоя на одном колене и выгребая обломком доски, все тот же старшина. Ему помогал какой-то матрос, на котором не было ничего, кроме трусов и клочьев тельняшки.

Обгоняя других, Иванов вбежал в воду, чтобы помочь подтянуть плотик.

С берега ринулись люди.

— Только раненых! — закричал старшина, заглушая все голоса.

Еще несколько тяжелораненых уложено на шаткий, от первого же рейса разболтавшийся плотик. Он уже снова отвалил.

К маячившим в отдалении «охотникам» плыли многие. Иванов, зашвырнув в воду бесполезные теперь автоматы, свой и Трынды, и оставив на берегу ботинки, тоже поплыл. Повсюду вокруг на мутно-синеватой поверхности ночной воды чернели головы, и кто-то один кричал надсадно:

— Браты, не оставьте! Браты, не оставьте!

И как бы отвечая этому, наполненному отчаянием голосу, другой голос, похоже было — с катера, приказывал:

— В первую очередь раненых! Раненых сначала!

Вот уже виден ближайший из «морских охотников». Вокруг него на темной, медленно колеблющейся воде полно голов — обнаженных, в бескозырках, в пилотках, — чем ближе к «охотнику», тем голов больше. Под бортом катера — плотик. С него все раненые уже сняты. А к «охотнику» плывут люди — еще и еще…

Сделав несколько сильных бросков, Иванов почти доплыл до «охотника», осталось метров пять. С катера тот же голос, крикнул:

— От борта! Корабль перегружен!

Но люди продолжали подплывать, пытались вскарабкаться на «охотник». Иванов теперь, вблизи, хорошо видел: будь волна чуть посильнее — захлестнет палубу, на которой из-за массы людей не видно уже ни надстроек, ни пушек. Даже к борту, пожалуй, не подплыть — под ним вплотную головы, головы, руки, тянущиеся вверх.

— От борта! От борта! — снова прокричали с «охотника». — Отходим.

Глухо взревели моторы в утробе корабля. Волна, подымаемая им, качнула головы, во множестве темневшие возле борта, добежала до Иванова, мягко толкнула его в грудь. Кто-то рядом с ним кричал:

— Не оставляйте! Как вы можете!

Но Иванов молчал. Он-то понимал: взять еще кого-либо на корабль невозможно.

«Морской охотник» удалялся медленно, как бы нехотя. Вот его неясные очертания совсем потерялись в ночной мгле. Не видно было и других «охотников», загруженных людьми до предела, — ушли и они.

Иванов повернул к плотику, качавшемуся там, где только что стоял «морской охотник». Продержаться. Продержаться, пока подойдут еще корабли!

Когда он подплыл ближе, то увидел: плотик облеплен людьми, его уже и не видать, а люди подплывают к нему еще и еще…

Иванов решил: «Обратно к берегу!»

Он выбрался на берег в том же месте, откуда отплывал: между двух больших острых камней, возле которых спускали плот. Сразу бросились в глаза два темных пятна на белой гальке: «Да это же мои ботинки».

Когда нагнулся к ботинкам, по гальке пробежал голубоватый отсвет, гоня косые тени. Немецкая ракета!

Ракеты, летевшие откуда-то из степи, падали все чаще и ближе, почти достигая обрыва. Их шаткий свет то и дело возникал за верхним краем кручи, и тогда длинные резкие тени бежали к воде, покрывая собою тех, кому не удалось уйти с «охотниками». Но ракеты гасли, — и тени, словно вжимаясь, бежали обратно к обрыву, и снова сдвигалась ночь.

Иванов бродил под обрывом, присоединяясь то к одной группке людей, то к другой, прислушивался к разговорам. Одни решали ждать кораблей. Другие сговаривались пробираться, пока темно, через степь в горы, к партизанам.

От скал, за день накаленных солнцем, веяло теплом, по все же Иванова немножко знобило. Хотя он выжал промокшую одежду, однако она еще не высохла и неприятно холодила тело. Только сейчас вспомнил: «В последний раз ели на рассвете, банку тушенки докончили, которую с Василем на двоих получили еще в Инкермане. Сейчас бы такую баночку…»

Медленно бредя под обрывом, в тени которого тревожно копошились люди, Иванов приметил впереди двоих, идущих вдоль берега. По высокой фигуре одного узнал: «Тот самый, старшина, который отправкой раненых на плотике распоряжался. А рядом? Девушка в матросском берете, с толстой санитарной сумкой на боку. Конечно, та медсестра… Что ж она сама-то на «охотнике» не ушла? Девушку уж взяли бы, тем более — раненых кому-то надо сопровождать».

Он заторопился: догнать! Старшина обернулся на звук шагов:

— А, помощничек! Куда путь держишь?

— Да не знаю… — откровенно признался Иванов.

— А мы с Машей решили на Балаклаву. Оттуда в горы близко. А там — партизаны.

— Примите и меня…

— Давай, матрос! — охотно согласился старшина. — Втроем веселее.

По мере того, как они уходили дальше, держась в тени береговой кручи, им все меньше встречалось людей. Иванов, старшина и Маша шли сейчас от мыса Херсонес на юг, а большинство отступающих из Севастополя собралось севернее мыса, где есть бухты, удобные для захода кораблей. Южнее мыса — береговая линия ровная, подходов с моря нет. На эту часть берега немцы сейчас, пожалуй, меньше всего обращают внимание. Значит, и опасностей на пути можно ожидать меньше.

Вот уже и совсем безлюдно под обрывом… Только кое-где на светлой прибрежной гальке в ночной полутьме можно заметить противогаз, сброшенную гимнастерку или матросскую робу.

Ступали осторожно, оберегаясь, чтобы не прошуршал, не стукнул под ногой ни один камешек.

Голубоватый металлический свет бесшумно упал, резко обозначив тень обрыва. Он быстро укорачивал ее, словно вдавливая тень в прибрежную гальку. Вслед за старшиной и Машей Иванов метнулся к скале, прижался к ноздреватому, еще теплому камню. Поверху, в черно-синем небе осыпались, тая, голубые искры. От кручи к воде, сгущаясь и вытягиваясь, бежали, возвращаясь, вспугнутые ракетой тени.

Теперь они ступали еще осторожнее. Море им помогало: вечно неугомонное, оно и в эту тихую, безветренную ночь гнало к берегу невысокие, почти неприметные в темноте волны. Но и эти маленькие волны, набегая на прибрежный песок и шелестя по нему, скрадывали звук шагов по гремучей гальке.

Прошли, наверное, с километр и остановились: шагах в пятидесяти впереди, около воды, — большое черное пятно, очень приметное на беловатом галечнике. Нет, это не глыба камня. Как будто что-то пошевеливается…

Старшина предостерегающе махнул рукой.

Все спрятались за большой, косо торчащий из галечника обломок скалы.