— Так… Значит, я — растленный тип? — обиделся вконец Гусь. — Обрисовал меня товарищ начальник в полную меру. Чего скалите зубы? — накинулся он на парней. Те мгновенно спрятали улыбки.

— Куда же вы теперь направляетесь? — спросил Захарченко, обращаясь к Гусю и остальным.

— В Черкасский, — хором, как на уроке, ответили они.

— А на рудниках уже надоело? Там можно хорошо заработать…

— Здоровье дороже, — сказал Гусь.

— Дело ваше… Когда вышли с рудника?

— Утром. До развилка нас подкинула попутная машина, а потом пешком…

Захарченко повернулся к Марку. И сразу лицо его посветлело.

— Ну, как там в обсерватории, обживаешься понемногу?

Марк с любовью взглянул на Захарченко.

— Там хорошо, Михаил Михайлович. Такие славные люди! Друга себе нашел.

Марк кивнул на меня. Мне стало немного легче: Марк считает меня своим другом.

— Отец его в Антарктиде, Михаил Михайлович. Это ведь сын Дмитрия Николаевича Черкасова.

— А-а! Академика Черкасова!

Гусь внимательно посмотрел на меня. За что, собственно, он меня так возненавидел? Не подумайте, что я преувеличиваю: это был взгляд убийцы.

В зимовье мы пробыли часа четыре. Потом, воспользовавшись временным затишьем, кое-как добрались до плато. Все в обсерватории спали, нас встретил Бехлер. Женя его расцеловал. Бехлер отвел Женю в приготовленную ему комнату, а мы, поужинав, легли спать. Утром я немного проспал и завтракал один, на кухне. Я беспокоился за Абакумова, но Гарри успокоил меня: Алексей Харитонович вернулся вчера до пурги.

Когда я подходил к камералке, в коридоре меня догнал Женя, одетый очень парадно: в черном костюме, белой рубашке, модном галстуке. Он схватил меня за руку. Я заметил, что Женя расстроен.

— Колька! Разве эта девушка… ну, Лиза… дочь Абакумова?

— Конечно.

— Почему же ты мне вчера сразу не сказал?

— Я не знал, что это имеет какое-то значение.

— Я думал… его давно здесь нет.

— Что ты! Разве Абакумов бросит обсерваторию? Он отсюда никуда не уйдет.

— Я был уверен, что он давно обворовал вас всех и скрылся.

Я был настолько оскорблен за Абакумова, что молча повернулся к Жене спиной.

— Непонятно, как у бандита может быть такая дочь? — пробормотал он мне вслед.

Я хлопнул дверью. Погромче. А Лиза произвела на него впечатление! Так ему и надо.

А через час в камералку, где, кроме меня, работали четыре бородатых геолога, вошла Валя и молча опустилась на стул. Она показалась мне очень бледной. Серые глаза ее смотрели обескураженно. Она совсем не походила на тридцатилетнюю женщину-мать. Как была живая, вихрастая, длинноногая, похожая на мальчишку, так и осталась. Может, чуть пополнела. И стриглась под мальчишку, и это ей очень шло.

Я внимательно посмотрел на нее и понял: случилось что-то неприятное для всех. Мы дружно бросили работу и уставились на нее.

— Через сорок минут собрание, — сказала она. — Велел объявить новый директор обсерватории… Евгений Михайлович Казаков.

Вечером я рассказал Марку историю Абакумова. Он долго молчал.

— Что же теперь будет? — проговорил он. — Как они сработаются?

— Не дадим Алексея Харитоновича в обиду! — заявил я.

Марк усмехнулся:

— Положим, Абакумов не из тех, кто даст себя в обиду.

— Это он физически такой сильный, а душевно очень ранимый. Вдруг Казаков его оскорбит? Понимаешь, его нельзя здесь обидеть.

— Понимаю.

Мы опять помолчали. Вдруг я неожиданно для самого себя спросил:

— Марк, откуда ты знаешь Захарченко? Ты ведь давно его знаешь?

— Давно.

Марк потянулся за папиросами. Он курил с пятнадцати лет. Я последнее время тоже стал покуривать, но не по-настоящему, не затягиваясь (я так и не приучился курить почему-то). Закурив, мы как бы приготовились к долгому дружескому разговору. В комнате было прохладно. Посему мы сидели на своих кроватях с ногами, укрыв их одеялом. Пурга завывала, как десять тысяч псов.

— Михаил Михайлович Захарченко мне дороже всех на свете! — очень серьезно сказал Марк. — Он меня спас.

— Спас тебе жизнь?

— Больше, чем жизнь. Он спас мою душу.

Я уставился на Марка.

В тот вьюжный вечер Марк рассказал о себе.

Его воспитал дядя. Как я понял, дядя его какой-то псих. Уже хотя бы потому, что жгуче возненавидел родного племянника. Да еще такого доброго и чистого, как Марк. Родных детей у него не было. Он ставил себе в заслугу, что, когда Марк лишился родителей, он не отдал мальчика в детдом, а взял к себе. А тетка у Марка была какая-то пришибленная. Нигде никогда не работала, только обслуживала этого психа да растила племянника мужа. Марка она боготворила. Хотя Марк ее удивлял и озадачивал, как лебеденок курицу, высидевшую его.

У Марка рано появился сильный характер. А развит он был не по летам и наблюдателен. К тому же врожденное чувство юмора и логики. Ему было лет двенадцать, когда его мнение о дяде сложилось окончательно и бесповоротно.

— Вот ты, Николай, любишь своего отца, — сказал Марк. Между бровей у него залегла глубокая морщинка. — Какое это счастье любить, уважая. Но ведь твой отец никогда тебе не лгал. Знаешь, за что я презираю и ненавижу своего дядю? За то, что он без конца лгал мне. Я еще в детский сад ходил, а он уже мне лгал. Лгал людям. По телефону лгал. В глаза человеку говорил одно, а за глаза совсем другое. Как это нелепо, когда почтенный взрослый человек лжет в присутствии маленького и воображает, что тот ничего не понимает. Долгие годы изо дня в день он оскорблял меня ложью. А как он завистлив! Я рано это понял. Во мне это вызывало омерзение. Когда я стал старше, то понял, что дядя законченный тип современного мещанина. Как всякий мещанин, он особенно ненавидит людей, обладающих независимостью суждений. Если ты имеешь свое мнение, значит, нигилист. Оделся по моде — стиляга. Он считал, что я расту неблагополучным… Наговаривал на меня учителям и директору школы. Я ушел из дома, когда перешел в девятый класс. Случилось это так… — Марк запнулся. Лицо его как-то осунулось при одном лишь воспоминании.

Я сказал:

— Если тебе тяжело об этом вспоминать…

Марк досадливо махнул рукой.

Он дружил с одной девочкой. Ее имя Нина Щеглова, но все звали ее просто «Рыжик», так как волосы у нее были рыжие, как лисий хвост. Мать Рыжика была крупный инженер-конструктор, очень занятая работой. Поэтому Нина воспитывалась в интернате, а летом ездила в пионерский лагерь. Там ребята и познакомились, а познакомившись, подружились на всю жизнь. Тетка Марка очень полюбила девочку и привечала ее.

И вот в присутствии Рыжика и разыгралась дикая история со штанами. Марк несколько раз брался сбрасывать снег с крыши и заработал немного денег. Еще немного дал родственник из провинции, ночевавший у них: «Купи себе что хочешь в день рождения».

«Разбогатевший» Марк решил одеться по моде. Он купил себе узкие штаны, остроносые туфли и красные носки «эластик». Во все это он и облачился, собираясь с Ниной на концерт, когда внезапно пришел дядя. Увидев племянника в узких штанах, он просто озверел. Приказал их снять. Марк отказался, ведь он на заработанные деньги купил себе все это. Тогда разгневанный Вадим Павлович бросился в присутствии девушки сдирать с племянника крамольные штаны. Он изодрал их. Марк надел другие и ушел из дома дяди навсегда.

Ночевал он то у товарищей, то у сердобольного дворника дяди Гриши, то у шпаны с их улицы. Марк стал искать работу. Нелегкое дело найти работу в неполных пятнадцать лет. Учителя стали хлопотать, чтобы его приняли в интернат. Рыжик тоже ходила просить за него директора. С интернатом бы и вышло в конце концов. Но оскорбленный в лучших чувствах дядя уготовил ему другую судьбу: специальное профессионально-техническое училище.