Последнее было для меня вроде китайской грамоты. Но уж с учеными так: только заслушаешься, как они переходят на «иностранный язык».

Потом они стали бродить вдвоем: Кучеринер и Абакумов, так как отец спохватился, что я совсем забросил уроки.

Пришлось начать заниматься под неусыпным наблюдением отца. Он быстро поправился. По его выражению, на нем «зарастало, как на собаке». Я очень соскучился по Кудеснику, но по совету отца не брал его сюда: еще медведи порвут.

Абакумов рассказывал, что в первое время, когда он здесь поселился, медведи приходили к нему, «как к Сергию Радонежскому». Но, в отличие от загорского отшельника (мы с бабушкой ездили раз в Троице-Сергиеву лавру), Абакумов не делился с ними последним куском хлеба, а встречал пулей. Шкура, на которой Алексей Харитонович спал, принадлежала именно косолапому гостю. Постепенно медведи обиделись и больше к нему не ходили: наверное, уведомили всю лесотундру.

Ангелина Ефимовна теперь знала историю Абакумова во всех подробностях, и, когда отец напрямик спросил ее, что она думает по этому поводу, Кучеринер резко ответила:

— Если человек однажды ошибся, всю жизнь, что ли, ему поминать?!

Накануне нашего отъезда на плато (Женя так и не навестил нас ни разу!) Ангелина Ефимовна заявила отцу, что на источниках Абакумова необходима постоянная гидрометеорологическая станция. Она предлагает сама лично научить Абакумова вести несложные наблюдения по программе метеостанций второго разряда и просит положить ему оклад наблюдателя.

Абакумов даже побледнел от радости. Отец молча пожал ей руку.

— Вот этого я и ждал, признаться, от вас! — сказал он очень довольный. — Метеостанция здесь действительно необходима, хотя бы как филиал полярной станции. И кому же на ней работать, как не первооткрывателю этих источников!

Я так был рад за Алексея Харитоновича, что подскочил к Ангелине Ефимовне и стал ее целовать.

— Что еще за телячьи нежности! — проворчала она, улыбаясь.

Мы долго не ложились спать. Сидели у стола, пили чай и беседовали. Между прочим, Ангелина Ефимовна рассказала отцу, что Ермак делал Вале предложение. То есть предложил быть его женой, но она категорически отказала. Ермак очень это тяжело пережил.

— Он очень славный человек, Ермак! — сказал с сожалением отец.

— Конечно, славный! Он был бы ей прекрасным мужем, — горячо согласилась Ангелина Ефимовна, — но не о нем Валя думает, когда остается одна…

— Вы подразумеваете… Женю? — с запинкой спросил отец.

— А кого же еще? — удивилась Ангелина Ефимовна. — Именно, Женю… Но он, кроме науки, ничем не увлекается. Странный юноша. Такой замкнутый… Он тяжело пережил смерть отца, до сих пор не забыл его, и… он злопамятен! По-моему, он не умеет прощать…

И мы поняли, что Ангелина Ефимовна сказала этим: он не потерпит, чтобы мы приняли Абакумова в свою среду. Он потребует расплаты.

Отец переменил разговор. Заговорили о значении тепла Земли — конек профессора Кучеринер. Она увлеклась и прочла нам целую лекцию. Боюсь, что внимательно ее слушал только я… На меня это произвело огромное впечатление! Почему-то я об этом не забыл и с тех пор читал все, что мог достать по этому вопросу, лишь бы было достаточно понятно написано.

…Помню, Ангелина Ефимовна рассказывала о теории Шмидта (она была сторонницей этой теории), о том, как в недрах Земли происходит беспрерывный радиоактивный распад. Поэтому многие радиоактивные источники и несут в себе следы сложных процессов распада там, на страшной глубине.

Ангелина Ефимовна говорила еще про разломы Земли, где ее горячее плазменное дыхание рвется наружу… Горячие источники как раз находятся на местах таких гигантских разломов.

Ангелина Ефимовна ужасно возмущалась тем, что человечество так позорно мало знает планету, на которой живет.

Не знаю, или ее страстность так подействовала на меня, или мое воображение захватила головокружительная мысль превратить внутреннее планетарное тепло Земли в источник бесконечной даровой энергии, но только с тех пор я стал постоянно думать об этом.

Может, меня поразили грустные слова Ангелины Ефимовны:

— Мое поколение, наверное, уже не успеет решить эту благороднейшую и величайшую задачу. Ну что ж, тогда она достанется тем, кто сейчас еще только растет и учится— поколению Коли. Это ведь как эстафета: мы начнем, они подхватят.

Абакумов казался взволнованным и потрясенным. Я это понял, когда повнимательнее взглянул на него. В его темных, запавших глазах, устремленных на отца, светилась глубокая преданность. Конечно, он не слышал ни слова, думал о своем, не мог не думать. Хотя он и был благодарен «профессорше» за доброе отношение, но мой отец чем-то его потряс до глубины души. Впоследствии я понял чем. Мало того, что отец, столько перенесший по вине Алексея Харитоновича, пожелал понять его и, поняв, простить его вину, но, назвав Абакумова первооткрывателем ценнейших минеральных источников, он этим самым как бы дал совсем иное толкование этим десяти годам блужданий и одиночества Абакумова.

Этим отец мой и цель дал всей последующей жизни Абакумова: продолжать начатое дело! И Абакумов сразу это понял и всем сердцем был благодарен отцу за его поистине щедрый дар.

И еще один человек это понял сразу: Евгений Михайлович Казаков. А поняв, не пожелал примириться с таким истолкованием.

Мы стояли на плато и, как солнцепоклонники, с восторгом приветствовали появление светила.

Солнце взошло еще несколько дней назад, но его не было видно за горами. А сегодня мы впервые после надоевшей полярной ночи увидели его воочию: огромный, сияющий, золотистый шар!

Ангелина Ефимовна даже прослезилась, а Валя всех перецеловала и прыгала, как коза.

По поводу дня рождения солнца в кают-компании должен был произойти «пир на весь мир». Гарри Боцманов сказал, что он всех удивит.

Абакумов, по распоряжению отца, уже зачислившего его в штат, переехал временно на плато: он проходил стажировку при полярной метеостанции.

Ангелина Ефимовна и Валя учили его практически метеонаблюдениям и их обработке. Кроме того, он должен был пройти курс метеорологии по учебнику. Трогательно было видеть, как этот таежный волк (или тундровый полярный волк, как хотите называйте) старательно, волнуясь и радуясь, учился производить метеорологические наблюдения. Как он смущенно, со скрытой гордостью открывал дверцы будок и внимательно записывал показания самописцев и приборов.

Он сразу понял, как определять облачность, и однажды даже поспорил с Валей. Она сказала, что это «альта-кумуле четыре десятых», а он уверял, что это «просто кумуле», то есть кучевые и пять десятых. Пока они спорили, облака снизились, и Вале пришлось согласиться с Абакумовым.

Женя ходил бледный, раздраженный, возмущенный и ни с кем не разговаривал. Он обдумывал, как ему поступить. И надумал. Он не нашел ничего лучшего, как испортить всем праздник. Или он просто не мог больше терпеть?

Когда все принаряженные и веселые собрались в кают-компании, Женя не явился. Все сначала думали, что он запоздал. Папа послал меня за ним. Я нашел Женю в магнитном павильоне.

На столе лежал раскрытый том высшей математики Смирнова и лист бумаги с вычислениями. Видно было, что Женя только что занимался.

Я с интересом покосился на плотно закрытую дверь в темную комнату, где находилась аппаратура по изучению земных токов. Вход туда был категорически запрещен. Сам Женя заходил, лишь когда надо было сменить ленты на фотосамописцах.

— Тебе что нужно? — нелюбезно встретил меня Женя. С тех пор как я привязался к Абакумову, он и знать меня не хотел.

— Вас все ждут в кают-компании, — сказал я.

— Пусть обедают без меня, я потом поем, — буркнул Женя.

— Но они не садятся за стол без вас. Почему вы не хотите со всеми вместе обедать?