Это сравнение решило все дело. Энджелин больше не колебалась: она не оставит Руарка. Итак, прочь сомнения! Отныне – никакого самокопания, нытья и самоуничижения! Она взобралась в седло. Решение принято! Руарк значит для нее гораздо больше, чем условности лицемерного общества или воля упрямого старика отца, который в своей жизни руководствуется лишь одной заповедью: «Делай, что я говорю, а не то, что я делаю сам».

– И ему еще придется меня выслушать! – громко объявила Энджелин, имея в виду отца.

Как только Энджелин показалась в конюшне, Генри понял, что его ждет нелегкое испытание. Он уже не единожды видел и этот упрямый подбородок, и эти с вызовом развернутые плечи своей дочери, чтобы догадаться – ему предстоит настоящая головомойка, слава Богу, пока словесная! «Ни дать, ни взять покойная бабка», – удрученно подумал старик. Схватив первый попавшийся под руку предмет и делая вид, что страшно занят, Генри устремился к двери.

– Стой, папа, не уходи!

Слова Энджелин прозвучали неожиданно резко, словно удар хлыста.

– Уж не собираешься ли ты снова язвить меня, женщина? Учти, мне это не по нраву, – попытался огрызнуться он.

– Ты не уйдешь до тех пор, пока не выслушаешь меня до конца.

Генри скрестил руки на груди. В его глазах ясно читалось раздражение.

– Ну, говори поскорее, и покончим с этим!

Удовлетворенная тем, что отец хотя бы не отказывается выслушать ее, Энджелин несколько смягчила тон.

– В последнее время я много думала, папа…

– И, небось, не додумалась ни до чего путного, – ворчливо отозвался Генри.

– Папа, мне жаль огорчать тебя. Мне также очень горько сознавать, что ты полагаешь, будто я опозорила твое имя. По-твоему, раз Руарк не намерен на мне жениться, значит, я действую безрассудно, решив все же остаться с ним. Ну что же, может быть, я действительно не обращалась к своему рассудку, но поверь, я посоветовалась со своим сердцем! В том, как я решила поступить, для меня нет никакого бесчестья. Вот если бы я не любила Руарка и все же решила остаться с ним, тогда ты был бы вправе осудить меня, и все те обидные слова, которые ты ранее сказал мне, были бы справедливы… Если ты и сейчас не способен понять меня, значит, ты меня не любишь и никогда не любил. Значит, ты вообще не способен понять, что такое любовь…

– Ну-ну, детка, уж это ты хватила, – возразил Генри, изумленный таким поворотом в разговоре. Да как она может думать, что он ее не любит?

– Посуди сам, папа: когда мы любим кого-то, то любим этого человека таким, каков он есть, а вовсе не за те его качества, которые нам приятны.

При этих словах Энджелин взяла Генри за руку, и он не отдернул руки.

– Папа, ты всегда был моим героем. Что бы ты ни делал, как бы ни поступал, это не влияло на мою любовь к тебе. А вспомни, ведь и мама, и Роберт не отвернулись от тебя, не перестали любить даже тогда, когда ты проиграл в карты все наши деньги, включая и те, которые мама приберегла, чтобы Роберт смог учиться в колледже на Севере…

Генри удрученно повесил голову, однако попытался все же возразить.

– Просто я не хотел, чтобы мой сын учился в колледже этих проклятых янки!

Столь неожиданная попытка оправдания вызвала у Энджелин лишь улыбку.

– Папа, ты забыл, что это произошло задолго до войны с янки!

– А я уже тогда знал, что такая война когда-нибудь разразится, – упрямо гнул свое Генри.

– Ну, папа! – пытаясь сохранить остатки терпения, воззвала к отцу Энджелин. – А то, как ты заложил Скотткрофт, потому что тебе вздумалось купить дорогого рысака, который тебе приглянулся, ты, конечно, уже забыл?

На этот раз Генри, оправдываясь, чувствовал себя гораздо увереннее.

– А не ты ли сама потом без памяти влюбилась в этого жеребенка?

– Да, папа, все это так, но все же мы не могли тогда позволить себе столь дорогую покупку. Она нанесла нам непоправимый ущерб, от которого мы так до конца и не оправились. А потом дела пошли еще хуже – как только Король подрос и смог участвовать в скачках, ты принялся проигрывать его призы. И при этом мама не стала любить тебя меньше, не так ли?

– По-твоему выходит, дочка, что мы потеряли Скотткрофт из-за моих причуд. Этак, сдается мне, ты договоришься до того, что и война началась из-за меня!

Энджелин глубоко вздохнула. Теперь предстояло сказать отцу самое важное, для чего, собственно, она и затеяла весь разговор.

– Нет, папа, я просто пытаюсь убедить тебя, что мы не перестаем любить дорогого нам человека оттого только, что ему свойственны какие-то недостатки.

Генри улыбнулся, и в этой улыбке проскользнуло присущее ему лукавство.

– Словом, ты мне напомнила, что Господь Бог любит и заблудших своих овец.

– Вот именно. А раз Он может прощать, то почему бы тебе, папа, тоже этому не научиться?..

Казалось, Генри сдался под напором столь несокрушимых аргументов. Однако Энджелин понимала, что решающая схватка еще впереди, и приступила к изложению своей главной мысли:

– Мама умерла. Роберта тоже больше нет с нами. У тебя осталась только я, а у меня – лишь ты, папа. Я буду любить тебя до конца своих дней! Ну а если ты разлюбил меня… Ничего не поделаешь. Мне очень жаль, но это не заставит меня отказаться от Руарка. Даже если мне суждено испытать боль – значит, я вынесу и эту боль…

Похоже, она зашла слишком далеко. Генри был удивлен и раздосадован. В негодовании он воскликнул:

– Да что ты знаешь о любви? Ты что же, считаешь, что человеку не больно, когда больно его ребенку?

В глазах старика блеснули слезы.

– Разве ты не понимаешь, моя девочка, что, если тебе будет худо, мне будет во сто крат хуже?..

– Ах, папа, милый папа!

Генри раскрыл объятия, и Энджелин бросилась к нему, утопая в слезах. Прижав дочь к сердцу, он успокаивающе погладил ее по голове:

– Не хочется мне, чтобы ты поломала себе жизнь. Хватит того, что я сломал жизнь твоей матери!..

Энджелин, глядя на отца, улыбнулась сквозь слезы:

– Ну что ты, папа! Мама очень любила тебя и знала, что и ты ее любишь. У нее никогда не было никаких сожалений…

Руки Генри сильнее сжали талию Энджелин.

– Прости меня, детка, прости своего старого дурака отца. Уж больно мне хочется, чтобы ты была счастлива!

– Итак, я могу отправляться в Нью-Йорк с твоего благословения?

Генри выпустил дочь из объятий и, отступив на шаг, залюбовался ею.

– Этого я не говорил, детка. Не могу я дать своего благословения на то, что ты задумала! Ведь придет день, и Руарк Стюарт бросит тебя… Но я могу вместо этого дать тебе мою любовь, доченька. Знай – она всегда будет с тобой, что бы ни случилось…

Покинув конюшню, Энджелин, сгорая от нетерпения, побежала разыскивать Руарка. Не найдя его в кабинете, она торопливо взбежала по лестнице и заглянула в спальню. Но и там его тоже не оказалось. Разочарованная тем, что ей не удалось отыскать Руарка, Энджелин вернулась в свою комнату. Проведя в молчаливых размышлениях время до полудня, она услышала стук в дверь – это горничная пришла сообщить, что ленч готов. Энджелин вежливо ответила девушке, что скоро придет. Втайне она надеялась, что и Руарк уже вернулся с прогулки, но увидела за столом лишь Сару Стюарт.

– Вам что, нездоровится, моя дорогая? – участливо осведомилась пожилая дама. – За все время еды вы и слова не вымолвили!

– О, простите, миссис Стюарт. Я просто задумалась. Еще раз прошу меня извинить!

– Ну что вы, дорогая, не стоит извиняться! Я вас прекрасно понимаю. Наверное, и в самом деле трудно сдержать волнение, зная, что завтра тебе предстоит дальняя дорога…

Только тут до Энджелин дошло, что, занятая другими проблемами, она начисто забыла о подготовке к предстоящему отъезду.

– Вы уже кончили упаковывать вещи? – поинтересовалась Сара.

– Боюсь, что даже не начинала. Правда, мне и упаковывать-то особенно нечего, так что, я думаю, с этим проблем не возникнет.

– Я буду скучать без вас обоих, но Руарк заверил меня, что вернется к рождественским праздникам.