– Вы можете чувствовать себя в полной безопасности – если понадобится, я защищу вас от кого угодно.

В этом весь я.

– Перестаньте валять дурака! Если хоть чуть-чуть опустите руки, я изрешечу вас!

В этом вся она.

Куда девались прежние, полные поэзии женщины, обожавшие рыцарское поведение, прятавшие засушенные цветы в своих молитвенниках и влюблявшиеся в похожих на меня таинственных незнакомцев?

– Отвечайте! Вы пришли один?

– Один.

Ложь – паршивая штука, но женщина, отвергнувшая поэзию, ни на что другое не может рассчитывать.

– Сделайте шаг в сторону… Перейдите на то место, где я сейчас стою, но не приближаясь больше, чем на два шага. Одно лишнее движение и…

– Вы меня изрешетите. Это я уже понял. А все же я вам скажу, что пришел сюда, потому что мой друг умирает, тяжело раненный, и мне нужны двести франков, чтобы привести к нему врача… Он лежит на барже…

Тихий шорох… женщина резко обернулась. Прыгнувший сзади Альфонс всего лишь схватил ее за запястье, но пистолет уже очутился на полу.

– Ни слова, иначе… – негромко проговорил мой друг и сжал пальцами горло женщины.

Я немедленно оттолкнул его в сторону.

– Такого обращения с дамой я не потерплю! Запомни это!

На мгновенье его светлые, блестящие глаза сузились. Этот человек не боялся никого на свете – меня в том числе. Женщина, тяжело дыша, стояла рядом, не смея пошевельнуться.

– Ну, ладно! – сказал Альфонс и рассмеялся. – Причуды наших друзей мы уважаем. – Он подошел к женщине и поклонился ей. – Разрешите представиться. Меня зовут Альфонс Ничейный, и я убедительнейше прошу вас не кричать, иначе мне придется убить вас.

Женщина ошеломленно переводила взгляд с него на меня.

– Я вижу, – продолжал Альфонс, – что вы смотрите на нас как на идиотов, что до некоторой степени свидетельствует о знании людей.

Он, улыбаясь, сел в кресло, стоявшее перед женщиной, и закурил.

Я уже упоминал, что в то время внешность у меня была хоть куда, но до Альфонса, пожалуй, и мне было далеко. Шелковая рубашка, голова на испанский манер повязана пестрым платком и вечная улыбка, открывавшая два ряда ослепительно белых зубов. Мускулы так и играли при каждом его бесшумном, пружинистом движении.

– Так вот… Мой друг уже объяснил, – начал он вежливым, непринужденным тоном. – Нам необходимы двести франков… Это все.

– И потом вы меня отпустите? Отпустим ли мы ее!

– Разумеется, – ответил я. – Если вы выполните нашу почтительную просьбу, мы удалимся, благословляя вас…

– Странные… вы… какие-то… – прошептала она. – Забираетесь на яхту, нападаете на матросов…

– Добавьте еще и кока, – вставил Альфонс – Он у вас какой-то ненормальный, прыгнул на меня сзади… Думаю, что в живых он останется…

– Вы убили его?

– Он перелетел через мою голову и сильно ударился. Но в живых останется, не беспокойтесь…

– Вламываетесь, хотите ограбить… и…

– И все-таки остаемся джентльменами, – помог я ей. Это ведь вполне соответствовало действительности.

– Пожалуйста… – Она вынула из ящика стола свою сумочку. – Я дам вам четыреста франков… Остальные, я прошу вас, оставьте мне…

– Что вы! Уверяю вас, нам нужны только двести. Этого хватит, чтобы помочь нашему другу.

– И… я уйду теперь…

– Разрешите нам проводить вас до конца набережной. По ночам тут шатается немало подозрительных типов.

Кому и знать, как не нам…

– Хорошо… проводите, но только издали… И спасибо… за то, что вы… так по-рыцарски…

– Не стоит…

Мы пошли за нею, отстав шагов на двадцать.

Внезапно она свернула за один из углов и, когда мы подошли, ее и след простыл. Убежала или спряталась в какой-нибудь подворотне… Все равно. Самое время было уже отправиться к Орлову.

– Изумительная женщина, – вырвалось у меня.

– И мы ей оказали большую услугу.

– В чем это?

– В том, что убрали от ее двери часового. Эта женщина была под стражей.

А ведь верно! Я – человек неглупый, но сейчас Альфонс оказался посообразительней.

Начинало светать, когда мы вошли к Орлову. Доктор Квастич крепко спал на крохотном диванчике, а Орлов с револьвером в руке сидел возле чемоданчика.

– Достали только сто пятьдесят, – сказал Альфонс – Плохо?

– Ладно, ничего. Недостающие полсотни я, так и быть, подожду.

– Давай, чтоб ты сдох!

Он получил деньги, а мы – чемоданчик. Плеснув на Квастича холодной водой и немного растолкав, чтобы привести в себя, мы поспешили в путь.

– Где вы его собираетесь уложить?

– Что?

– Где-то ведь надо будет ему лежать. В цистерне он с простреленной головой валяться не может.

– А вы где живете?

– Ночую в «Рогатой Кошке» рядом с фортепьяно. Место там нашлось бы и для него, но вечером, когда приходят посетители, ему там быть нельзя. Его надо в больницу.

– Раздобудем денег и на это. Сначала надо выяснить, жив ли он.

– Рана в затылок – штука тяжелая. Слишком там много важных нервных узлов. Легко можно было повредить продолговатый мозг либо мозжечок. Тогда конец.

Мы подошли к барже. Кругом все было пустынно и тихо. На палубе лежала скатерть. Мы начали спускаться в трюм. Впереди шел Альфонс. Сойдя по трапу, он включил фонарик – и негромко вскрикнул.

Я стоял за его спиной, словно оцепенев.

Все было, как прежде: открытый ящик, мешки, пустой бидон. Только раненого не было. Чурбан Хопкинс исчез!

– Что же это?

– Сам дьявол шутит с нами сегодня ночью, – сказал Альфонс.

– Что случилось? – с любопытством спросил Квастич.

– Исчез пациент.

– Сам он уйти не мог – при таких ранениях на некоторое время теряется чувство равновесия. Один казацкий ротмистр, которого я два года лечил от раны в голову, только по кругу и научился ходить. Пришлось ему из-за этого уйти в отставку.

Квастич присел на ступеньку трапа и без всякого перехода уснул.

– Турок… – пробормотал Альфонс.

– О чем ты подумал?

– Все-таки это он застрелил Хопкинса. Потом испугался, что Хопкинс придет в себя и все раскроется, вернулся и бросил его в воду.

– Звучит правдоподобно, но кто его знает… Турецкий Султан – порядочный парень…

– Ты что – спятил? Таким людям, как мы, нельзя до конца доверять. Почему он сбежал во второй раз? Почему?

На этот вопрос трудно было найти ответ, хоть сколько-нибудь оправдывающий Турка.

– Слушай, Копыто, не надо мне больше никаких объяснений. Турецкого Султана можешь считать покойником. Я ему свой приговор вынес.

– Если я встречусь с ним, придется ему представить очень убедительные доводы, чтобы остаться в живых.

Мы пожали друг другу руки. Чурбан Хопкинс может мирно покоиться на дне морском. Его смерть не останется неотомщенной.

Я занял в цистерне освободившееся место Хопкинса. Наступили тяжелые времена. Работы я так и не нашел, хотя матрос я первостатейный и всегда отлично справлялся со службой на разных контрабандистских шхунах.

Но увы! Бюрократизм, вечный мой враг, обрек меня на безработицу. В оранском порту стояли только такие суда, на которых вечно возятся с целой кучей глупых формальностей, становятся прямо-таки рабами их. У матроса там требуют самые разнообразные документы. Им мало того, что человек может за восемь минут в одиночку убрать бизань вместе с гротом, что я могу с закрытыми глазами провести судно от Орана до Токио (я способен и на это), их интересует, какие у меня есть бумажки и можно ли меня вписать в толстенную книжищу – «судовой журнал».

Естественно, что в свое время документы у меня были и я был внесен в списки матросов, но потом мое имя вычеркнули оттуда. Почему? Потому что сгорело управление порта в Сан – Франциско.

Что – и вы тоже смеетесь? Я ведь матрос, а не пожарник. Вот и судили бы пожарников за то, что они опоздали, но при чем тут я, всего-навсего объяснивший придирчивому, сварливому начальнику порта, что у нашего стюарда-туземца вовсе не бери-бери, а просто распухла нога от того, что он наступил на гвоздь. А потому нет никакой необходимости вывешивать желтый флаг и становиться в карантин. Полагаю, что вам это совершенно очевидно.