– А потом?

– Больше я его не видел.

– Честное слово солдата? Я молчал.

– Должен заметить, что у меня есть очень эффективные средства, чтобы развязать язык любителям помолчать. В подземелье у вас будет время об этом подумать…

– Ваше превосходительство, там сидит куча предателей. Будет, по крайней мере, хоть один, кто попал туда, потому что не захотел никого предать…

Он поглядел на меня и начал расхаживать, заложив руки за спину.

– Вы склонны к азарту, друг мой, но отнюдь не глупы. И к тому же настоящий мужчина. Жаль, что вы скоро свернете себе шею. Ламетр – предатель! Вам это известно?

– По-моему, он невиновен.

– Что?… Вы сомневаетесь в моих словах?…

– Ваше превосходительство, я не боюсь тюрьмы. Я столько раз сидел за разные преступления, что могу раз пострадать за справедливое дело. Можете бросить меня в подземелье, заковать, четвертовать – я все равно буду повторять: Ламетр невиновен, невиновен, невиновен! И да поможет мне Бог!

Он стоял, чуть наклонившись и пристально вглядываясь в меня.

– Ладно… Меня не интересует – схватят Ламетра или нет. Это дело полиции. О чем вы хотели доложить?

– Вечером в кафе одна дама пригласила меня к себе домой. Как будто я ей очень понравился. Я сразу понял, что она только притворяется.

– Гм… Вот как?

– Так точно. Я – человек не слишком самонадеянный. Эта дама пыталась уж слишком грубо льстить мне, но я раскусил ее…

Губернатор, слегка прищурив левый глаз, смотрел на меня, как человек, чувствующий за моими словами какую-то уловку, но еще не знающий, в чем она состоит.

– Продолжайте.

– Слушаюсь. Она все время твердила, что мне должно быть кое-что известно о Ламетре и что я получу много-много денег, если выдам его…

– Гм… Ты, парень… Ты выглядишь исключительно сообразительным…

– Осмеливаюсь заметить: я не понимаю вас, ваше превосходительство.

– Ты… мне кажется… все-таки выкрутишься из беды. Не знаю почему, но чувствую, что так оно и будет…

Вот чутье у человека! Сразу понял, что к чему.

– Я вам все откровенно расскажу.

– Да? Продолжай.

– Я решил постараться разузнать побольше. Даже если для этого понадобится немного приврать. Господин сержант учил нас, что, если заподозришь в ком-то шпиона, надо вести себя так, будто попался на крючок, завоевать его доверие и тогда уже окончательно его разоблачить.

– Да. И ты последовал его совету?

– Слово в слово.

– Дальше!

– Я наврал ей всякой чепухи, а потом, естественно, немедленно явился в комендатуру и обо всем доложил.

В этот момент произошло нечто крайне странное. Стоявший передо мной губернатор схватил меня двумя пальцами за нос и начал раскачивать его из стороны в сторону.

– Ты… ты – сукин сын, жулик, мошенник… Ты же – просто самоуверенный, заносчивый щенок, у которого сразу закружилась голова при виде красивой женщины. А потом взялся все-таки за ум и вывернулся из беды. Во всяком случае, так считаешь.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Джон Фаулер, хочешь быть зачисленным в синие гусары – в эскадрон моей личной охраны? Поступишь в унтер-офицерскую школу – я позабочусь, чтобы о твоем прошлом было забыто. Немногие получали от меня подобное предложение, и ни один не пожалел о том, что его принял. У тебя всегда будут водиться деньги, а твоя будущая карьера будет полностью зависеть от твоего мужества и ума.

В синие гусары даже рядовыми кого попало не брали.

– Ты еще раздумываешь?

– Ваше превосходительство…я был бы счастлив принять ваше предложение, но я поступил бы нечестно, воспользовавшись вашим великодушным предложением.

– Почему? Ты участвуешь в заговоре против меня?

– Если вы прикажете, я в любое время готов буду отдать свою жизнь.

– Не выкручивайся, ты… изворотливая шотландская башка… Отвечай прямо: ты участвуешь в заговоре против меня?

– Клянусь, что нет!

– Если ты немедленно во всем не сознаешься, я отправлю тебя в тюрьму, и ты там останешься! На всю жизнь! Тут нет необходимости в приговоре суда! По одному моему слову завтра утром тебя расстреляют, и в газетах напишут только: «По приказу губернатора казнен Джон Фаулер за подрывную деятельность против республики!»

– Я это отлично знаю, ваше превосходительство. Но я не заслуживал бы проявленного только что вами великодушия, если бы сейчас со страху предал моих друзей!

Так сказал я.

– Ты на все умеешь найти ответ, дружок! У солдат это случается не так уж часто… Ну, ладно…

А так он.

Сознаюсь, меня немного прошибла испарина, когда он нажал своими длинными, костлявыми пальцами на кнопку звонка.

– Можешь идти. Но если еще хоть раз впутаешься в какую-нибудь подозрительную историю, пощады не жди. Ты, наверное, слыхал обо мне, дружок. Я люблю смелых людей, но не знаю жалости к своим врагам, потому что они одновременно и враги моей родины. Ты понял?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Так что только попробуй встать на этот путь… Спохватишься, но будет поздно… Убирайся!

В хорошенькое положение я попал… Рядовой, вызвавший гнев у самого губернатора, маркиза де Сюрена.

– Что же ты стоишь?

– Осмелюсь доложить, когда я вернусь в часть, мне непременно предстоит допрос. Могу я рассказать о том, что со мною произошло, сержанту?

– Нет!

Он быстро набросал несколько строчек на листке бумаги и поставил печать.

– Возьмите.

– Спасибо, ваше превосходительство!

– Кругом марш!

Я глубоко перевел дыхание, когда мягкий свет утреннего солнца снова коснулся моего лица…

Я был на свободе! Господи, не дай только мне еще раз попасть сюда! Пусть я умру на свободе – в пустыне или в море, в холодных соленых волнах, пусть даже от желтой лихорадки (но, если можно выбирать, пусть все-таки под открытым небом и лучше бы в ясную погоду), но только бы не возвращаться сюда, где люди с ледяными глазами допрашивают вас в сумеречных комнатах, а потом отправляют назад в подземелье, лицом к стене…

Какой приятный, восхитительный звук: звяканье трамвая где-то неподалеку…

Часовые задержали меня в воротах и велели ждать прихода Потриена. Так им было приказано…

– Ну и влип же ты, – с сочувствием сказал Жювель, один из часовых.

– Поживем – увидим.

– У Потриена самого сегодня неважный денек. Рано утром приехала машина с несколькими офицерами и увезла его вместе с прачкой. Знаешь, той, которая будто бы живет с ним.

– Их увезли?

Я был несказанно удивлен. Что им могло понадобиться от старого доброго Потриена? И тем более от прачки!

– Еще и часа не прошло, как он вернулся. Усы у него малость обвисли. Похоже, были какие-то неприятности.

– Гм… Любопытно. Появился Потриен.

Мохнатые брови были нахмурены, выражение лица самое свирепое. Он тяжело дышал и пыхтел, словно тигр, готовящийся к прыжку. Потом сержант взревел так, что, казалось, вздрогнули стены форта.

– Где вы шатались, позор всей нашей армии?

– Осмелюсь доложить: был в городе по важному делу.

– Та-а-ак… Когда в один прекрасный день командующий гарнизоном приедет с проверкой и застанет здесь одного меня, он спросит: «Дорогой Потриен, а где же наш бравый оранский гарнизон?»… Отвечайте, рядовой, что я ему тогда скажу?

– Осмелюсь доложить, mon sergent, вы скажете: «У них дела в городе, но, по всей вероятности, они скоро вернутся!»

– Мерзавец! – Потриен схватился за саблю. Мгновенье казалось, что жизнь моя висит на волоске.

– Ты пойдешь под полевой суд! Самовольная отлучка, попытка дезертировать…

– Никак нет, mon sergent. Я подал ему листок.

«Согласно моему приказу рядовой № 45 сегодня утром находился в городе по делам службы.

Маркиз де Сюрен, губернатор.»

На мгновенье лицо Потриена стало лилово-синим. По-моему, ему серьезно угрожал апоплексический удар.

– Rompez… сукин сын… rompez, не то я тебя в куски изрублю!

Насколько я могу судить, этот день был далеко не самым светлым в жизни Потриена. Чуть позже он, увидев какого-то ординарца без ремня на гимнастерке, вкатил ему 30 суток без увольнительных, а одному из кавалеристов дал наряд вне очереди за жирное пятно на удилах лошади. Все это было несомненным признаком глубокой меланхолии, овладевшей Потриеном.