— Но почему ты не уехал после этого? — настаивала Камилла. — Мне легко понять, отчего две такие женщины — такие, как Гортензия и Летти, — не в состоянии покинуть место, от которого зависели всю жизнь, но ты…

— Скажи мне, кузина, — прервал ее Бут, — был ли я груб с тобой? Давал ли я повод думать, что я осуждаю или презираю тебя?

— Нет. Совсем нет. Ты был гораздо более добр ко мне, чем Гортензия.

«Или чем Росс Грейнджер», — подумала она про себя.

— Может быть, я остался здесь ради тебя, — проговорил он, и его голос звучал мягко, почти нежно.

Гроза снова усилилась, окна озарила ослепительная вспышка молнии. Стекла задребезжали, отзываясь на удар грома; на этот раз Камилла вздрогнула.

— Молния ударила совсем близко, — заметил Бут. — Думаю, удар пришелся по вершине горы, Прямо над нами. — Он подошел к окну, вглядываясь вдаль сквозь ветви ели. Затем повернулся спиной к окну и оттуда посмотрел на кузину. Внезапно Камилла осознала, как сблизило их замкнутое пространство гостиной; она заметила перемену в Буте, который смотрел на нее слишком пристально и напряженно. Какая-то частица ее существа была готова откликнуться на почти физический призыв, который излучало его тело.

Эта готовность потрясла ее; она неуверенно встала и вышла из гостиной в прихожую. Мраморные руки держали перед ней зажженные свечи, но восьмиугольная лестница утопала во мраке. Высокое окно над лестничной площадкой время от времени освещалось вспышками молний. Камилле казалось, что все тайны Грозовой Обители сосредоточены в сердцевине дома — в темной лестничной клетке, и она не сразу решилась нырнуть в этот черный колодец.

Пока Камилла колебалась, из гостиной вышел Бут. Возможно, она медлила нарочно, зная, что он попытается ее догнать.

На этот раз Бут двинулся к ней решительно и властно; он обнял ее и поцеловал. Его губы показались Камилле до странности холодными; шок, вызванный их прикосновением, заставил ее опомниться. Она оттолкнула Бута, хотя его призыв вызвал ответный трепет в ее крови. Камилла противилась инстинктивно, боясь, как бы его темная страсть не поглотила их обоих.

Сначала Бут казался удивленным, словно не ожидал встретить отпор. Затем грубо притянул Камиллу к себе и поцеловал еще раз.

— Не пытайся бороться со мной, кузина, — предостерег он Камиллу, не выпуская ее из рук. — Ты не можешь мне противостоять, дорогая. Запомни это навсегда: со мной шутки плохи.

В его голосе прозвучала неприкрытая угроза, заставившая Камиллу прекратить сопротивление. Она обмякла в его объятиях и оставалась инертной, пока Бут ее не отпустил.

— Ты ведь с самого начала почувствовала, что притягиваешь меня к себе с неодолимой силой, не так ли, Камилла? Между нами нет кровного родства — значит, твоя притягательность имеет другой источник. Разве ты не знаешь, что я остаюсь в этом доме только ради тебя? Потому что хочу тебя — хочу, чтобы ты стала моей.

Она обнаружила, что пятится от Бута к лестнице, мечтая о побеге. Ее больше не путала темнота. Своего кузена она боялась гораздо сильнее. Или она боялась себя? Того отклика, который встречал в ней призыв Бута помимо ее воли?

— Тебя тянуло ко мне с самого начала, — настаивал он. — Это было достаточно очевидно. Так что же отталкивает тебя теперь? Я полагаю, ты скажешь, что все дело в Грейнджере?

— Нет, — прошептала она. — Росс Грейнджер для меня ничто.

Он рассмеялся со странным торжеством.

— Ты думаешь, я не замечал, как ты на него смотрела? Тем лучше. Победа над таким опасным соперником только усиливает удовлетворение. Поверь, я далек от недооценки Грейнджера. Но думаю, что вы оба недооцениваете меня.

Камилла, наконец, добралась до лестницы, обернулась и помчалась наверх, воспользовавшись вспышкой молнии, осветившей ей путь. Последовавший за ней удар грома заглушил шум погони, если таковая имела место. Она не оборачивалась, пока не распахнула дверь своей комнаты. Коридор, озаренный еще одной вспышкой, был пуст. Снизу, из самого сердца дома, донесся хохот. Бута явно позабавило ее бегство, страз перед собственными эмоциями, но он не последовал за Камиллой.

Она заперла за собой дверь и, дрожа всем телом, прислонилась к ней, радуясь уютной безопасности своей комнаты. Она стояла в темноте, не зажигая света, не желая рассеивать окутавший ее мрак. Никогда прежде не испытывала она такого страха и стыда. Не только из-за Бута; ей было стыдно за себя. Теперь Камилла знала, что не владеет собственными чувствами.

Это правда, что она всегда находила Бута привлекательным. Но не потому ли трепетала в ответ на его призыв, что была грубо отвергнута Россом Грейнджером? Была ли она уверена, что нуждается в Буте, как он нуждается в ней? Может, все дело в боязни стать такой, как Летти, сухой и хрупкой, как лист травы из ее коллекции? Так не может ли эта боязнь подтолкнуть к отчаянным действиям?

Руки Камиллы дрожали, когда она зажигала свечу. Возможно ли, что Бут и есть тот, кто ей нужен? Конечно, между ними много общего: одинокое детство, неустроенность и неустойчивое положение в прошлом. Тогда что же отталкивало ее от этого человека? Что вызывало недоверие? Она не знала, кем был Бут Хендрикс — художником или дьяволом.

Теперь Камилле было страшно в этом доме, как никогда прежде. Ее охватило дурное предчувствие, томительное и неотвязное. Бута не так-то легко остановить, если он что-то задумал. А он задумал овладеть ею. Ведь только в этом случае, он получит все, чего хочет от Грозовой Обители. Найдет ли она в себе силы противостоять его напору? Захочет ли их найти? Всегда ли будет этого желать?

Утром, когда Камилла снова должна была встретиться с Бутом лицом к лицу, ее охватил панический страх. Спустившись в столовую, она застала там кузена; он поджидал ее, стоя спиной к окну, из которого были видны цветущие травы Летти.

— Доброе утро, Камилла, — весело поздоровался Бут, когда она застыла на пороге, стараясь скрыть смятение.

Он поспешил выдвинуть для нее стул; в его подчеркнуто изысканных манерах сквозил оттенок насмешки, словно он вполне осознавал, как подействовала на Камиллу их встреча.

— Я внимательно осмотрел эту комнату и восхитился, — сказал он. — Ты сотворила чудо. Я вспоминаю, какое количество гнетущих трапез видели эти стены, когда они были оклеены темными обоями. Как я давился под суровым взглядом Оррина Джадда, а тяжелые портьеры только усиливали ощущение дискомфорта.

Камилле нечего было на это ответить. Она смотрела в свою тарелку, стараясь не встречаться с ним взглядом, пока Грейс подавала на стол кофе и овсяную кашу. Заняв место рядом с кузиной, Бут улыбнулся.

— Ты хорошо спала? — спросил он.

Камилла кивнула и приступила к еде. Как она могла делать вид, что все осталось по-прежнему после того, как Бут ее поцеловал?

Откровенно забавляясь, кузен передал ей сливки и сахар, поставил рядом с ее тарелкой баночку с медом. Затем взял нож и тупым его концом провел линию на скатерти.

— Послушай, моя дорогая. Помоги мне решить одну проблему. Теоретическую проблему. Видишь линию, которую я провел? Представим себе, что она символизирует жизненный путь мужчины. Солонка обозначает его рождение, салфетница — смерть. Ты следишь за моей мыслью?

— Нет, — ответила Камилла. — Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я еще не объяснил, в чем дело. А суть в том, что на определенных участках жизненного маршрута встречаются развилки, требующие от мужчины выбора. Или от женщины. Свернув в одну сторону, будешь идти по благоустроенной дороге, купаясь в удовольствиях, но не испытывая особого восторга. Выбрав другое направление, подвергаешься опасности: возможно, тебе грозит катастрофа. Теперь ты видишь, в чем заключается дилемма? Выбор, который делает мужчина, зависит, по-моему, от того, что он собой представляет. Хотя я не уверен, что действительно стою перед выбором; но мне хочется думать, что это так.

Камилла взяла тост, намазала маслом и зачерпнула из баночки немножко меда, старясь не захватить в ложку плававших в нем хлопьев воска. Она так ничего и не ответила.