Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Pardon chere, но я тебя решительно не понимаю. Ведь жиды видели, что ты была заперта на ключ; ты при них ломилась в дверь и кричала благим матом: отворите! Ты сама, наконец, сказала им, что была здесь ночью, слышала женский голос… Стало быть, весь город будет знать, что ты именно ночью была у меня!

— Да, именно ночью. Что ж из того? Скажу, что причиной всему та же Тамара, если только вы не лжете мне, что это была она.

— Нет, Ольга, видит Бог, я не лгу, действительно она, — искренно подтвердил граф. — Но, грешный человек, чем дальше, тем все меньше начинаю я понимать тебя. Или уж от всей этой передряги да от бессонной ночи мой мозг устал наконец работать, я не знаю, но только объясни, Бога ради, какими судьбами ты находишь возможным приплести сюда еще и эту бедную евреечку?

— Я скажу всем, что участвовала в ее тайне, даже лично помогла ей уйти из дому, сама привела ее сюда, потому что между нами троими это уже заранее было так условлено, и когда ты повел ее в монастырь, я осталась здесь ожидать твоего возвращения, чтоб узнать о результате, ну и в ожидании заснула на диване да и проспала до утра, пока не испугал меня какой-то гвалт жидовский. Весь этот шум я наделала от перепуга, спросонья, это так понятно!

— Хорошо, хорошо!.. Превосходно! «Понял Михайло Васильевич! Понял!» — комически воскликнул граф знаменитой фразой Расплюева, радостно потирая себе pуки. — Однако ты, моя прелесть, просто Наполеон в юбке, ей-богу!

— Ну, пожалуйста, нельзя ли без подобных сравнений! — слегка оборвала его Ольга, несколько задетая за живое этой, как показалось ей, неуместной шуткой. — Мне вовсе не до смеха, — прибавила она не без горечи, — да и радоваться здесь, право, нечему.

Каржоль осекся и немножко задумался.

— Это хорошо придумано, — сказал он уже серьезным тоном. — Даже очень хорошо, мой друг, и, пожалуй, вполне правдоподобно, но все-таки есть и в этом своя маленькая закорючка.

— Какая еще?.. Что за закорючка? — досадливо сдвинула брови девица Ухова.

— Да то, что ведь ты же сама выдала ее жидам чуть не головой, — пояснил Каржоль. — Ты засвидетельствовала им, что здесь была какая-то женщина, что ты слышала ее голос и прочее; стало быть, сама ты ее не видела и не знаешь, кто именно. Ведь это тоже распространится, ну и стало быть, ты была у меня совсем независимо от Тамары, вот что!

— Хм!., мало ли какие выдумки и сплетни распространяются! — презрительно двинула губой Ольга. — Кто же станет проверять это? И кому какая нужда справляться?.. Будут говорить, конечно, так и этак. Но ведь вопрос: в какой среде оно распространится? Между жидами? Так ведь нам, полагаю, важны не жиды, а общество. А для общества всегда можно подобрать достаточно убедительное доказательство.

— Воля твоя, я не вижу его, — сомнительно двинул граф приподнятыми бровями и плечами.

— Не видишь?.. Гм!.. Убогий ты человек, как я погляжу! — с добродушной иронией покачала она головой. — А еще «деятель практический» называешься, «современный деятель». Ну, и какие же вы «деятели», коли даже девчонки, как я, должны не только думать за вас, а даже жевать и в рот вам класть!.. Дело очевидное, — пояснила Ухова. — Для этого стоит только мне самой написать к этой бедной Тамаре. Я признаюсь ей, что я твоя невеста, что я была у тебя в то время, как она приходила, одним словом, расскажу откровенно все, что случилось, и попрошу ее подтвердить в случае надобности и мое тоже участие в ее деле. Она девушка с сердцем и, конечно, для старой подруги не откажет, да если даже не для меня лично, то хотя бы из благодарности к тебе, за твою услугу. Ты и сам, кроме того, можешь попросить ее.

Внутренно Каржоль очень испугался этого проекта. Объяснить Тамаре, что Ольга его невеста — как раз кстати, что и говорить!..

— Н-нет, моя милая, — сказал он сообразившись. — К чему тебе самой выдавать на себя такие документы? Мало ли что в жизни случается! Сегодня друзья, завтра враги. Это у вас промеж женщин так легко делается. Да и Бог знает еще, попадет ли твое письмо непосредственно в руки Тамары: ведь в монастыре есть тоже своя цензура, и очень даже строгая. А лучше уж предоставь мне, я сам скажу ей все это и попрошу ее.

— И то правда, — согласилась Ольга. — В самом деле, скажи; этак даже лучше. А затем, — продолжала она с несколько циничною усмешкой истинно житейской практичности, — где там еще да и кому разбирать, что правда, что нет: добрые души поверят, а кто и не поверит, так наплевать!

— «Наплевать!» — весело изобразил Каржоль всей фигурой своей комический ужас. — «Наплевать»… Что за выражение?.. Барышня, благовоспитанная барышня!.. Генеральская дочка!.. От вас ли это слышу я?

— Ах, оставьте, пожалуйста! — досадливо дернулась Ольга. — Стану я еще с вами-то выбирать теперь мои выражения! Как сказалось, так и сказала. Мне, ей-Богу, не до шуток!.. Я хочу, — добавила она, — сказать только одно, что в глаза мне высказать этого никто, конечно, не посмеет, а если и найдется кто, то ведь так оборву, что и своих не узнает. А за глаза пусть себе болтают, что хотят! Про всех говорят ведь и всех однако же принимают и уважают, и никому от этих разговоров не теплее, ни холоднее.

— О, да ты у меня, в самом деле, что называется, козырь-девка! — с видом напускного восторга воздел свои руки Каржоль. — Ей-богу! И знаешь, все это придумано тобой вовсе недурно, даже очень хорошо! Прекрасно придумано! И я могу только изумляться такой находчивости. Именно, так и говорить: ждала, мол, у Каржоля. И чем откровеннее, тем лучше: по крайней мере, грязных подозрений меньше будет.

Раза два он прошелся по комнате и снова остановился пред нею.

— Только, пожалуйста, рассказывай об этом с самым невинным, обыкновенным видом, понимаешь? Чтобы все были окончательно с толку сбиты, начиная с твоего почтеннейшего родителя. Это непременно. Молодец, Ольга!.. Умница!.. Что дело, то дело!

— Карета уже подана, — слегка притворив дверь, объявил камердинер.

Барышня Ухова поспешно поднялась с места и стала собираться, надевать шляпку, зашпиливать пред зеркалом вуаль, поправлять волосы, натягивать длинные шведские перчатки.

Каржоль невольно залюбовался плавным изгибом и вообще всем этим красивым рисунком ее соблазнительно стройной фигуры, которая, что греха таить! — нравилась глазу и говорила его чувственности несравненно более, чем нервная фигурка Тамары, хотя и Тамара тоже была очень и очень красива, только совсем в другом роде.

Наконец, окончив сборы, Ольга подошла к нему проститься и протянула свою красивую руку, изящно затянутую далеко выше кисти в серую замшевую перчатку.

— Что будет дома, вечером постараюсь написать; ты не приходи сегодня, — сказала она и на прощание подарила графу поцелуй полного примирения.

— Фу-у!.. вывернулся! — с облегченным вздохом, потягиваясь всеми членами и от души зевая, сказал себе Каржоль после ее ухода.

По-видимому, дела его начинали устраиваться недурно!

Между тем Ольга, никем не замеченная усевшись в экипаж, ради предосторожности от посторонних взглядов спустила все створки и без всяких приключений благополучно доехала до дому.

XI. АУНУС НЕФОШОС

Талмуд вещает всем добрым евреям, что кто в «шаббос» предается «тайныгим», т. е. удовольствиям и сладостям душевным и телесным, тот в награду за это будет вечно наслаждаться Богом[115], а раввины вдобавок еще обещают, что такому простятся все его грехи и освободится он от судьбы «гегенема».[116]

Сон составляет также одну из принадлежностей шаббасовых «тайныгим» и потому рабби Соломон проснулся сегодня несколько позже обыкновенного. Мечтая о том, каким образом проведет он этот праздничный день и сколь приятно побеседует по душе с ламданом Ионафаном, старик благодушно следил улыбающимися глазами, как его достопочтенная супруга, поспешив прежде всего троекратно облить водой свои руки, кряхтя и зевая, не без труда натягивала на свои толстые икры чистые нитяные чулки. Но прежде чем удалилась она из спальни к отправлению своих утренних обязанностей по хозяйству, поднялся рабби Соломон с мягких бебехов.

вернуться

115

Талмуд, Трактат «Шаббос».

вернуться

116

Гегенем — ад.

29
{"b":"173590","o":1}