Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мы уже говорили, что каждый сын Израиля обязан прямо с постели приступить к омовению рук, без чего не смеет прикоснуться ни до единого из членов собственного тела, чтобы не приключилось каждому из таковых какой-нибудь особенной мерзости, специально для каждого предназначенной именно за нарушение этого талмудического постановления. Никто, конечно, лучше рабби Соломона не знал и того, что прежде омовения нельзя сделать по комнате и четырех шагов, не рискуя за это смертной казнью свыше. Но от постели рабби Соломона до его умывального столика было ровно три с половиной шага, на меру еврейского «локтя», — стало быть, он никак уже не рисковал возможностью быть сраженным небесной стрелой, ибо Талмуд говорит не о трех с половиной, а именно о четырех локтях[117].

Не ранее, как совершив удаление нечистой силы с кончиков своих пальцев посредством троекратного и попеременного обливания их водой, нарочно приготовленной с вечера, мог рабби Соломон безгрешно взяться за мыло и приступить к основательному умыванию рук, лица и шеи. Еще не успев досуха обтереться полотенцем, почтенный рабби поспешил накрыть себе голову бархатной ермолкой, — «чтобы чувствовать на себе страх Божий»[118], и, осмотрев кисти цицыса — целы ли в нем все нити, — еще поспешнее надел лапсердак, совершая над цицысом положенную молитву[119].

В эту самую минуту сквозь притворенную дверь донесся до его слуха встревоженный говор перебивающих друг друга женских голосов домашней прислуги и вместе с ними отчаянный вопль — именно, вопль его супруги.

Рабби даже вздрогнул при этой страшной и непонятной необычайности, почуяв сердцем что-то недоброе.

Недоумевая, что могло бы это значить, поспешно насунул он на босу ногу свои бархатные туфли и накинул на плечи шлафрок, в намерении идти и самолично осведомиться о причине внезапного переполоха, как вдруг увидел, что в спальню, шатаясь и чуть не падая на каждом шагу, вошла почтенная Сарра, с лицом, искаженным от испуга и отчаяния.

— Тамара… Тамара… простонала она задыхающимся голосом и вдруг, потеряв сознание, повалилась на пол.

— Боже мой!.. Воды!.. Доктора!.. Людей сюда!.. Кто там?!.. Скорее! — кричал растерявшийся Бендавид, возясь над недвижно лежавшей женой и тщетно силясь поднять с полу ее грузное тело.

На крик его прибежали обе батрачки и родственница-приживалка. Где бы схватиться разом да помогать, эти бабы с перепугу подняли вой с причитаньями и только всхлипывали да ломали себе руки и головами жалостливо покачивали, стоя над распростертой ниц старухой.

— Да пособите же мне поднять ее!.. Дуры! Олухи! — с мольбой и гневом отчаяния крикнул им Бендавид.

И только после этого возгласа ошалевшие бабы как бы очнулись, поняли, что надо делать и, соединив с хозяином общие дружные усилия, помогли ему перенести на постель тело старухи.

— Доктора!.. Скорее доктора! — кидался из угла в угол Бендавид. — Бегите за доктором Зельманом… бегите за ним. Кто-нибудь… Воды, Бога ради!.. Спирту!..

— Но ведь шаббос, достопочтенный рабби, — как же бежать-то?.. Ведь шаббос, подумайте! — возразила какая-то из баб.

— Так вы хотите, рабби, чтобы мы нарушили святость субботы! — присоединилась к ней и другая батрачка. — Это невозможно!.. Доктор Зельман живет за нашим ойривом — надо к нему бежать за мост, как же бежать за ойрив[120]

Что подумают, что скажут?!

— О, пропадай ты!.. «Ойрив»! — в отчаянии крикнул Бендавид. — Тут аунус-нефошос, понимаешь ли? Смертная опасность для еврейской души!

— Все ж таки, рабби, лучше послать шаббос-гойя, чем самой-то нарушать субботу.

— Аунус нефошос, говорю! — совсем уже рассвирепел на дуру служанку хозяин.

Та оробела и опрометью кинулась из комнаты, но все-таки не отважилась нарушить святость субботнего дня и ограничилась тем, что, кликнув с кухни шаббос-гойя и наняв ему у ворот извозчика, растолковала тому и другому, где живет доктор Зельман и что нужно его как можно скорее к умирающей хозяйке, а сама осталась у ворот поджидать их возвращения, — пускай хозяин думает, что сама побежала.

В комнатах между тем продолжалась суматоха: одна баба бежала в кабинет за нашатырным спиртом, другая в кухню за водой; старик всячески старался привести в чувство жену: ей прыскали на лицо водой, смачивали голову, подносили к носу спирт, растирали им виски, терли под ложечкой, но никакие усилия не могли пока преодолеть глубокого обморока.

«Тамара… Она сказала Тамара», думалось в то же время рабби Соломону;

— Что такое Тамара? В чем дело?… Из-за чего все это у вас там случилось? — спросил он родственницу-приживалку.

— После, рабби, после… Некогда! — скороговоркой и как бы мимоходом отвечала та, явно желая отделаться от подобных расспросов.

— Да где Тамара? — не унимался старик. — Отчего ее нет здесь? Позовите ее… Где она?

— Н… не знаю, — смущенно пробормотала служанка, стараясь не глядеть на хозяина.

— Трите!.. Я сам пойду за ней.

И Бендавид быстрым движением поднялся с места. Предчувствие чего-то недоброго все сильней и сильней хватало его за сердце, и поэтому, все росла, все усиливалась в нем нетерпеливость узнать наконец, в чем дело, которое от него очевидно скрывают.

— Не ходите, рабби, — проворно предупредила его приживалка. — Не ходите, ее там нет.

— Но где ж она наконец?! Ступайте, сбегайте за нею!.. Где она?

— Не знаем, рабби… потом… потом все узнаете…

— Да что там у вас вышло?.. Отчего этот обморок с женою?

— Потом… потом, рабби, — смущенно лепетали обе женщины, кидая на него умоляющие взгляды. — Ничего особенного…[121]

Верьте, ничего!.. Трите, Бога ради, помогайте нам… Некогда теперь…

Бендавид только досадливо пожал плечами. «С вами, видно, ничего не поделаешь толком!» — и усевшись подле жены на край постели, послушно принялся снова за растирание.

— Это глупо, наконец! — с неудовольствием говорил он в то же время; — глупо, что вы от меня скрываете… Все равно, я же ведь узнаю… Кажись, пока еще, слава Богу, мужчина, в обморок не упаду и не расплачусь, как ребенок. Говорите! — прибавил он строго и настойчиво. — Говорите, я вам приказываю!

— Что ж делать, рабби! — слезливо завздыхала приживалка. — На все воля Божья… Всевышний знал, что творил, когда и многострадальному Иову посылал испытания… Мы должны следовать великим примерам Танаха…[122].

— Не учите меня об Иове! Я и без вас знаю! — перебил её старик. — Я вас спрашиваю, что такое у нас случилось?

— Ах, рабби, в этом-то и дело… Я, по правде, и сама не знаю еще хорошенько, что именно случилось и насколько все это правда; но… так слыхала я… так посторонние говорили… Чужие люди забежали к нам на кухню справляться, правда» ли… Мы в то время еще только с постели поднялись, как они уже прибежали и спрашивают, точно ли? — А мы и не подозревали еще ничего, даже в толк себе взять не могли… И чужие-то — никто, просто, верить не хочет, хотя, кажись, весь город уже знает и кричит об этом…

— О, Боже мой! Что за бестолковая! — теряя терпение и как бы обессилев от досады, опустил руки Бендавид. — Да объясните же толком, о чем кричит, чему верить не хочет?

— Я же и объясняю, рабби… Я все как есть, по порядку объясняю… Но только вы-то сами, раоби, Бога ради, будьте поспокойнее.

— Да не мучьте же!.. Чего вы душу из меня тянете!

— Хас вешолаум, рабби! — Сохрани Боже!.. Как это можно!.. Я только хочу предварить, приготовить вас, моего благодетеля, к тяжкому удару и рассказать по порядку.

— О, мучительница! — воскликнул старик в досаде отчаяния, воздев кверху глаза и плечи. — Ну, говорите по порядку — пусть так! Но только скорее!

вернуться

117

Ойрах-Хаим, гл. IV.

вернуться

118

Талмуд, Трактат «Шаббос».

вернуться

119

Нити цицыса служат талисманом против посягновений злого духа, а потому многие евреи никогда не снимают его, даже и ночью.

вернуться

120

Ойрив — соединение; бывает двух родов: ойрив-хацойрис — соединение дворов и ойрив-тхимин — соединение пространства. Евреи во время шаббоса не имеют свободы передвижения более чем на 2000 шагов и права переноса вещей из комнат во двор и наоборот (Талмуд, кн. Мугин-Эрец). Ойрив устраняет подобные стеснения. Ойрив-хацойрис состоит в том, что хозяин двора передает свой хлеб соседу. который объясняет всем жильцам дома, что хлеб этот подарен всем и все они считаются жильцами одной квартиры, где переноска вещей не возбраняется.

вернуться

121

Ойрив-тхимин в случае необходимости удаления от дома на значительное расстояние заключается в том, что на расстоянии 2000 шагов в землю закапывается кусочек хлеба, и это место считается новым домом, от которого опять отсчитывается 2000 шагов и т. д.

вернуться

122

Taнax — Библия.

30
{"b":"173590","o":1}