* В дальнем детстве, в немыслимой сказке, * В дальнем детстве, в немыслимой сказке, на часок отрываясь от книг, разглядел я, дивясь по-хозяйски, незастроенный свой материк. И пришлась мне работа по силе, и наполнилась честью душа, и не мог я жалеть для России ни покоя, ни рук, ни гроша. Будто в горе проверив, как друга, были мне, словно брату, верны — зимогоры с Полярного круга, садоводы с полей Ферганы. Будто был я прямой и упрямый, и пыталось ворье, как зверье, извести не свинцом, так отравой беспокойное сердце мое. Будто я умирал и не умер, голодал, обжигался и дрог. Будто стал я грубей и угрюмей, но забыть на минутку не мог своего незабудного края, где за все мои странствия зла горожанка, меня вспоминая, ни за что непутевым звала... ...Всё сбылось, что задумалось в детстве. Если я свою жизнь перечту, ровным счетом желаний и бедствий повторю золотую мечту. Позабыв невозможные сказки и годами не трогая книг, вправду я обошел по-хозяйски незастроенный свой материк. Вправду вырос и стал я солдатом, но заместо ружья на ремне были только топор да лопата непременным оружьем при мне. Вправду был я прямым, но нестрашным и, жулью не прощая обид, не сдаваясь в бою рукопашном, крепче всех не единожды бит. И, по чести проверив как друга, утирая ладонями пот, шли со мной до Полярного круга люди самых суровых работ. Вправду я умирал и не умер, голодал, задыхался и дрог. Вправду стал и грубей и угрюмей, но забыть на минутку не мог своего незабудного края, где, старея у старых ворот, горожанка, меня поджидая, до сих пор непутевым зовет. И теперь, пересилив невзгоды, как хочу я, хотя бы на миг, не стыдясь за прожитые годы, к ней прийти и сказать напрямик: — Если вы не забыли — любите без упреков, без слез, без причуд... За таких непутевых да битых — двух путевых, небитых дают! * Если долго нет известий, * Если долго нет известий, дни, недели и года, самым сердцем с жизнью вместе береги меня всегда. Если, вспомнив между прочим, люди спросят обо мне, поспокойней, покороче ты скажи им: — На войне... Если пища станет горькой, день тоскливей, ночь грустней, на минутку перед зорькой ты встречай меня во сне. Если бой тебе приснится, бой кровавый, смертный бой, разомкни скорей ресницы и припомни голос мой. Если в праздник на пирушке посоветуют: — Забудь... Ты не трогай с пивом кружки, песни пой и трезвой будь. Если вьюга-непогода в ночь завьется до утра, — пособи мне мимоходом обогреться у костра. Если голод ты знавала — пожелай мне в час еды долгожданного привала, хлеба, соли и воды. Если гром сосну расколет, дождь затопит все пути,- повели мне в чистом поле куст калиновый найти. Если я паду в дороге, — я почувствую в крови все заботы и тревоги, и желания твои. Пересиливая муку в полудреме и в бреду, положу на сердце руку, тихо встану и пойду. Правда в песне, чтобы мать не знала В голодный час, напомнив о знакомом, манят меня к себе издалека — «звезда полей над ветхим отчим домом и матери печальная рука». Покрыв седины старым полушалком, за двери дома тихо выйдет мать, последний хлеб подаст она гадалкам и обо мне попросит погадать. И скажут ей: — Гнездо родное свято, храни, голубка, кровлю и еду... Всегда на волю рвутся голубята, покамест не нарвутся на беду. А в мире вольном голод плечи сушит, костер войны пылает до небес, на землю птицы падают со стужи и злых людей непроходимый лес. И, опалив в краях далеких перья, не в силах жар и холод перенесть, придет твой сын, как нищий стукнет дверью и на пороге тихо спросит есть. Пшеничный корм наполнит кровью жилы, железной крышей сын покроет дом. И станет жить — легко, как деды жили, засыпав к зиме горницу зерном. И пусть сто туч плывет с огнем и громом — железной крыши им не поломать... Горит звезда полей над отчим домом, от добрых слов устало дремлет мать. Я не сомну последний цвет на грядке, усталых птиц не трону на лугу — и в белых письмах, ласковых и кратких, не в первый раз, родимая, солгу. Я напишу, что жду в делах успеха, живу пока в достатке и в чести, что собираюсь к осени приехать, из города невесту привезти. Но промолчу о голоде и ранах, о снежных ветрах, выстудивших грудь, что далеко у моря-океана от боли мне спокойно не заснуть. И не скажу ни слова о метели, что билась в окна зиму напролет, что смерть сидела нянькой у постели и вместо чаю подавала лед. Что ни добра, ни хлеба мне не надо, не надо зерен, павших без следа, и в отчий дом с тесовою оградой, конечно, не вернусь я никогда. И с мертвыми лежавший долго рядом, без солнышка, без ласки, без цветов, в весенний день, дыханием и взглядом почуяв силы, с радостью готов — в грозовый мир, где голод плечи сушит, костер войны пылает до небес, на землю птицы падают от стужи и злых людей живой дремучий лес. Где я забыл о сказках и молитвах, где выжег детский норов свой и страх, где ждут меня друзья в пирах и в битвах и женщины тоскуют в городах. И боевым предчувствием удачи — прекрасное, крылатое на взлет, в руках моих не знавшее отдачи любимое оружие зовет. Огнем каленный — скоро не устану, мороженный — с дороги не сверну, но если от друзей живым отстану — всю жизнь свою и душу прокляну. И я не знаю, где сложу я руки, увижу ли когда глаза твои... Благослови на радости и муки, на черный труд и смертные бои. |
