Две песни о Магнит-горе Невидимый, невредимый, силу тайную хранит в сердце родины таимый удивительный магнит. Мне на свете нет покоя, нет удачи, нет добра — неотступною тоскою извела Магнит-гора. Дальним ветром, тихим зовом всё манит меня к себе, будто сына дорогого, непокорного судьбе. Я не раз бывал измучен, падал замертво в мороз, на костре горел горючем, не пролив и капли слез. Но припомню город горный, весь в огнях в вечерний час, — хлынут с радости и с горя слезы теплые из глаз. Я увижу, как по тропам росным утром на заре самым юным рудокопом я пришел к Магнит-горе. И, взрывая камень вечный, день и ночь в земной грозе, верных верностью сердечной больше ста имел друзей. Жил довольный хлебом черным, в праздник чай кирпичный пил, вместо доброй и покорной, непокорную любил. И желанной, нелюбимый, пел я, строя город мой, каждым камушком родимый, каждой гайкою родной. Если я умру без слова, люди, будьте так добры, отвезите гроб тесовый до высот Магнит-горы. Под утесом положите и поставьте столб с доской: «Похоронен старый житель и строитель заводской». Дождь польет могилу летом, и на политом бугре загорится горицветом несгораемый багрец. И воротятся живые, старой дружбой мне верны, сталевары, горновые — бомбардирами с войны. Над могильником багровым снимут шапки в тишине, задушевным тихим словом, как живому, скажут мне: — Спи, товарищ, ты недаром ел на свете пироги, нашей сталью в громе яром насмерть скошены враги!.. И пойдут друзья спокойно плавить горную руду, как всегда — готовы к войнам, к жизни, славе и труду. Над моим усталым сердцем пусть же, здравствуя, живет всю планету громовержцем потрясающий завод. Как сердца стучат машины, сплав бушует огневой, и да будут нерушимы основания его. Ибо в годы сотворенья я вложил в них долей тонн — камень личного граненья, вечной крепости бетон. Парень из тайги Получив топор с лопатой да харчей сухой паек, он тайгу прошел когда-то с краю, вдоль и поперек. В камнях гор и в руслах речек, по болотам, возле скал, без дороги, как разведчик, — летом золото искал. А зимой за крепким чаем, в пору бешеной пурги часто сиживал ночами с нами парень из тайги. Часом жил без хлеба-соли, от устатку падал с ног, при любой сердечной боли песню петь в артели мог. Мог под снегом спать, как дома, под дождем костер разжечь, сбить зимовку в два приема, на лопате хлеб испечь. Сам друзей лечил от скуки, сам мастачил сапоги... Был он мастер на все руки, этот парень из тайги. Но однажды мимоходом поклонился парень нам, паспорт взял, долги все отдал и пошел по всем фронтам. Год проходит — нет привета, два проходит — нет следа... Не случись тогда газета, мы не знали б никогда, как по высшему указу, не награду, как другим, целых три награды сразу дали парню из тайги. Значит, жили мы недаром, как положено парням, ели щи с одним наваром, хлеб делили пополам. Чай варить, так только вместе, лес рубить, так только враз, гадов бить, так честь по чести — так привык любой из нас. Каждый понял все науки, каждый знает, где враги, каждый — мастер на все руки, каждый — парень из тайги. Земляки Бродит медленно над нами в стрелах радуг и лучей аметистовое пламя долгих северных ночей. В разговоре ночь короче, и, с ночлегом не спеша, греем душу до полночи разговором по душам. — А в Орле, чай, солнце светит... — А в Свердловске огоньки... — Значит, ты, земляк, с Исети? — Значит, так. — А я с Оки... Молча время подсчитали... Получилось в аккурат: за Окой светлели дали, над Уралом гас закат. И, дохнув из всех отдушин, жар в печурке заиграл... — Тут, земляк, чуток похуже... — Не Орел... — И не Урал... — День и ночь мороз по коже, вроде нет конца зимы. — Словом, тут не каждый может... — Кроме нас... — Так это ж мы! Слышно: с жару хрустнут трубы, льдинка звякнет на окне. Тишина... — А вот к чему бы: снится мне моя во сне, а к чему? К какому счастью? То ли к доброму письму, то ли к долгому ненастью, то ли вовсе ни к чему? — Что к чему, никто не скажет. Мне, земляк, который год ни к чему одна и та же в снах проходу не дает. — Нам больших наград не надо — ведь, по правде говоря, наивысшая награда — знать, что ты живешь не зря, что и ты других не хуже, — чай, не всякий был готов каждый день на здешней стуже проливать по семь потов. Всю тайгу обжить навечно, все долины мертвых рек разве мог бы несердечный, нерадивый человек? Мог такой согреть руками замороженный веками самый край своей земли? — Нет, не мог! — А мы смогли. Снова в печку дров подкинут и поют два земляка для зачина про калину, а потом про Ермака. ...И летят снега во мгле и над морем-океаном и в Свердловске, и в Орле. |
