Девушка По гудкам поднимаются руки на прощанье под первой звездой... Так за гордые годы разлуки улетело семьсот поездов. На последний приду пассажиром и по взлету второго звонка распечатаю пачку «Памира», закурю и взгляну на закат. Через версты и станции странствий, далеко в деревенском дому я скажу: — Незабытая, здравствуй!.. Бровью дрогну и шапку сниму. Не спрошу даже, рада ль, не рада, как жила, как страдала тоской, оглянусь и спокойно присяду, смелый, каменный, весь городской. Расскажу, как отдал я без горя жар лихой холостяцкой поры за Турксиб, за Аральское море, за высоты Магнитной горы, брал знамена своими руками, и под ними ходили друзья в города перекладывать камни, льды ломая и грозам грозя. Только скажешь: — Орленок мой! Сильный! Прилетел ты, не опоздал, я сама по тебе не грустила, поджидала, как ждут поезда. И напомнишь, немного робея, что, пожалуй, за тысячу дней были наши глаза голубее, а густые ресницы темней... Хорошо! По вчерашнему следу всходит солнце и время летит. И куда ни пойду, ни поеду, горный город встает на пути. Звезды падают дождем Где ты шел, сибирский леший, через мир и через гром по дороженькам нездешним с колдованным топором? Ждал тебя я год и месяц в наши горные края и поверил: спета песня соколиная твоя. Вечер был. Сверкали звезды. И стоял товарищ мой чернобровый, грандиозный, бородатый и прямой. Он сказал: — Под небом синим шел любою стороной, нету города в России, не отстроенного мной. Он сказал: — А в смысле песни разговором не забавь, в небе звездочкой чудесной обозначена судьба. ...Ночь налево, ночь направо, больше нечего сказать — триста звезд глядело прямо в наши звездные глаза, и одна с зеленым цветом, — будто цветик полевой, по неведомой примете знала друга моего. Год мы вместе ели, пили, а вокруг Магнит-горы день и ночь на всех стропилах пели наши топоры. Шла зима глубоким снегом, мы несли бессменный пост, темной ночью пали с неба три куста зеленых звезд. Мой товарищ ахнул с горя, в небо глянул и застыл: на высоком синь-просторе не нашел своей звезды. Скинул шапку, вытер слезы, свету белому не рад, на земле знобят морозы, чтобы легче помирать. Чтобы ввек помина злого не осталось за душой, поклонился нам без слова, распрощался и ушел. Безо всякой канители, тихо, смирно той зимой всю неделю на постели помирал товарищ мой. Койка жестка, что подметка, скукой выпито лицо, мир бедней на четверть водки, на полпуда огурцов. ...По Руси и по России напролет и наугад смерть ходила, смерть косила тыщу лет тому назад... Встал старик сухой и грозный, непокорный, как гроза, изругал святые звезды за прекрасные глаза. И во всей бывалой силе изрекает в те поры: — Нонче небо отменили, володеют топоры. ...Снова звоном, снова хрустом загулял у наших гор гордость парней Златоуста, сердцем кованный топор. В перепалку, в перестрелку как ударили в леса, компасы рванули стрелки, перепутав полюса. Над ночным долинным юром как взгремели топоры, показали реомюры тридцать градусов жары. Под огнем в четыре солнца стены города кладем. Неба нет, земля трясется, звезды падают дождем. Сказка о синем самолете Сердце, окрыленное биеньем, сказка скоролетная моя... Синий-синий. Крылья легче теней, с дымчатой резьбою по краям. Бьют часы на круглых башнях славы, и в дыму земные округа. Я сходил на городских заставах и на океанских берегах. И скажу с закрытыми глазами, что плывут к Архангельску суда, доспевают яблоки в Казани, в Астрахани сохнут невода; дятлы ходят на плотах и срубах, руды тают в кованых печах, и встают селения под трубы, птичьим перелетам до плеча. Я летел от пресных рек заката в хвойные сибирские леса и, познав, чем родина богата, золотом на крыльях написал: лист деревьев, барки, ледоколы, самоцветы солнца и луны, рыб хвостатых, падающий колос, птиц летучих, певчих, водяных, все плоды — от яблока до груши, хлеб ржаной и радуги вина, ленты рек, крутые гребни суши, городов железных имена. Я летел на гром и на знамена, на костры, на дым, на голоса, но друзей душевных поименно я не мог на крыльях записать. Не хватило золота и счета, — и поклялся вечно знать в лицо мудрых рыбаков и звездочетов, вечных горновых и кузнецов. Петь меня строители просили, агрономы звали на совет, пивовары пиво подносили, солевары ставили обед, звали капитаны в бой с прибоем, гармонисты брали тон руки, на волков водили зверобои, в шахту наряжали горняки. И велели жить легко и трезво, чтя до смерти азбуку труда, реки ставить, добывать железо, стены класть в гранитных городах. Родину не сравнивать с любимой, а в правах гражданского родства головой стоять неколебимо за казну ее и торжества. В праздники ходить в рубашках алых, свиязь бить и стерлядь брать в глуби, мир познать, прощаясь на вокзалах, женщин приглянувшихся любить. Слышать, как гудят громоотводы, журавли спускаются в траву, рушатся забои, солнце всходит, сохнут росы и гудки зовут. Я согласен. Крылья наземь бросил. Прохожу по щебню (легкий хруст) в знойные урочища ремесел, в мир простых и сказочных искусств. А когда товарищи спросили, глянув в небеса над головой: — Что случилось с самолетом синим?.. Я ответил: — С сердцем? Ничего!.. |
