СОЛОВЬИНАЯ ПОРА * Когда бы мы, старея год от году, * Когда бы мы, старея год от году, всю жизнь бок о бок прожили вдвоем, я, верно, мог бы лгать тебе в угоду о женском обаянии твоем. Тебя я знал бы в платьицах из ситца, в домашних туфлях, будничной, такой, что не тревожит, не зовет, не снится, привыкнув жить у сердца, под рукой. Я, верно, посчитал бы невозможным, что здесь, в краю глухих полярных зим, в распадках горных, в сумраке таежном ты станешь красным солнышком моим. До боли обмораживая руки, порой до слез тоскуя по огню, в сухих глазах, поблекших от разлуки, одну тебя годами я храню. И ты, совсем живая, близко-близко, все ласковей, все ярче, все живей, идешь ко мне с тревогой материнской в изломе тонких девичьих бровей. Еще пурга во мгле заносит крышу и, как вчера, на небе зорьки нет, а я уже спросонок будто слышу: «Хороший мой. Проснись. Уже рассвет...» Ты шла со мной по горным перевалам, по льдинкам рек, с привала на привал. Вела меня, когда я шел усталым, и грела грудь, когда я замерзал. А по ночам, жалея за усталость, склонясь над изголовьем, как сестра, одним дыханьем губ моих касалась и сторожила сон мой до утра. Чтоб знала ты: в полярный холод лютый, в душе сбирая горсть последних сил, я без тебя — не прожил ни минуты, я без тебя — ни шагу не ступил. Пусть старый твой портрет в снегах потерян, пусть не входить мне в комнату твою, пусть ты другого любишь, — я не верю, я никому тебя не отдаю. И пусть их, как назло, бушуют зимы, — мне кажется, я все переживу, покуда ты в глазах неугасима и так близка мне в снах и наяву. ИЗ ЦИКЛА «ВТОРАЯ РОДИНА» Отход Эй, прощай, которая моложе всех своих отчаянных подруг. А. Прокофьев Прощевай, родная зелень подорожная, зори, приходящие по ковшам озер, золотые полосы с недозрелой рожью, друговой гармоники песенный узор. На последней ставке нашего прощанья стисну всем товарищам руки горячо. Сундучок сосновый с харчем да вещами правою рукою вскину на плечо. И тогда — в минуту самую отчальную — проводить до улицы да за пустыри выходи, которая всех подруг печальнее, в распоследний, искренний раз поговорить. Дорогая, слушай... До своей околицы — никогда парнишку не ходи встречать. От тоски по городу извела бессонница, манит город молодость, далью грохоча. Может, не встречаться нам с прежнею улыбкою, ты — мои из памяти выметешь слова, песни колыбельные будешь петь над зыбкою, моего товарища мужем называть. Только помни: близким и далеким часом, если пожалеешь, что не шла со мной, встречу тем же самым парнем синеглазым, без обиды в сердце назову женой. ................................................ Взмокла на платочке кромка вырезная... Девушка осталась у родных краев... Принимай парнишку с синими глазами, город дымноструйный, в ремесло свое! Стихи первому другу — Михаилу Люгарину Дружба — вместе, а табачок — врозь. Дедова пословица Ты о первой родине песню начинаешь, и зовут той песней — крепче во сто крат — пашни, да покосы, да вся ширь родная, да озер язевых — зорняя икра, да девчата в шалях, снегом припорошенных, озими колхозной ядреные ростки... И не бьется в сердце ни одна горошина давней, доморощенной, избяной тоски. ...Ты о нашем городе песню затеваешь, и зовется в песне родиной второй, нас с тобой на подвиг срочно вызывая, до последней гайки наш Магнитострой. Может, послабее, может, чуть покрепче я пою о том же... И — навеселе, как родня — в обнимку, на одном наречье ходят наши песни по своей земле. Эта дружба затевалась не на случай, не на срок, шла по снегу и по пыли всех исхоженных дорог. Вместе бросили деревню и отправились в отход, начинали вместе строить, строим, выстроим завод. На одной подушке спали, вместе пили «Зверобой», на работу выступали с красным флагом — будто в бой. Хлеб делили, соль делили, жизнь делили, как табак, и по графику носили разъединственный пиджак. Каждый праздник, как награду, получали от страны то — рубаху из сатина, то — суконные штаны. Только вспомни, как, бывало, первый вечер, первый год мы певали под гармошку без подсказок и без нот: «Ты, гармошка, — сине море, я — игрок на берегу... Лет семнадцати девчонку себе поберегу...» А теперь, вздохнув глубоко, папиросу прикурив, я скажу тебе такое, что и прежде говорил: «Если ты ее полюбишь, либо дорог станешь ей, — отойду я от девчонки, первой радости моей. Смех забуду, всех забуду, тыщу раз вздохну на дню, на замок закрою сердце, — друга в сердце сохраню...» Только надо так договориться: в жар любой, в любую гололедь дружба — не снежинка и не птица, что по ветру может улететь. Все проверь, за правду не серчая, и запомни: в жизненном строю за твою походку отвечаю, как и ты ответишь за мою. Я тебя ценю не за улыбку, что как солнце в середине дня, даже шаг, похожий на ошибку, отдается в сердце у меня. Зори меркнут, тучи ходят рядом, как свинец, становится вода... Может, я ругаюсь злей, чем надо, слишком хмурю брови иногда. Кривду всю покуда не порушив, вечной правде верная сполна, бьется насмерть и за наши души слава наша — Родина-страна. Может, не додружим, не достроим, может, завтра, может, через час выйдем мы с ровесниками строем, унося винтовки на плечах. В бой — так в бой, на битву, а не в драку, жизнью став на самом берегу, как шагнем мы в первую атаку, в первый раз ударим по врагу?.. Если же отступишь перед тучей, по руке ударишь в черный срок и уйдешь, ничейный и колючий, перепутьями чужих дорог, — на минуту камнем станет нежность, ты иди, не думай обо мне... Встречу я тебя, товарищ, тем же, чем врага встречают на войне. И тогда-то — сердцем, а не речью всей России — в мировом бою за твою походку я отвечу так же, как отвечу за свою. А покамест друг у друга ты в долгу и я в долгу. Если в жизни станет туго, чем захочешь — помогу. Если я скажу сурово, вдруг обижу невзначай, — ты найди суровей слово, той же дружбой отвечай. А сегодня утром ясным по уставу, в свой черед, выступаем с флагом красным на великий фронт работ. Сердце просится наружу, не толчок дает — скачок. Вместе — служба, вместе — дружба и матерый табачок. |
