— Что ты думаешь о Люси, мама?
— Мне ее жаль.
— Из-за… из-за этого? — Я кивнул в сторону приемника.
— Нет… не в том дело. Это я еще не успела обдумать. Мне всегда было ее жаль. Я помню ее девочкой. Когда вы с Кристианом приглашали ее в гости…
Моя мать всегда отличалась хорошей памятью. Но у нее было и другое свойство. Я знал его за ней и прежде. Она умела распознавать, что кроется за внешним обликом людей.
— Какой она была тогда, мама? То есть я, конечно, помню, какой она мне тогда казалась. Но мы с Кристианом были тогда мальчишками… и потом мы были в нее влюблены. Все были в нее влюблены. Но какой она была на самом деле?.. Какое впечатление производила на взрослого человека?
Мать взяла спичку и стала крошить ее на мелкие кусочки.
— Люси? Она была всегда на редкость жалкой.
— Жалкой? Люси? Все мальчишки были по уши в нее влюблены!
— Она всегда была белой вороной, Мартин. Вы, мальчишки, не могли этого понять, вы были слишком молоды. Другие девочки были самыми обыкновенными — хорошо воспитанные, такие, как принято. Они делали книксен, они носили скромные платьица, а на шее нитку жемчуга. И всегда передавали привет от мамы и папы. А Люси…
— Люси?..
— Ей не от кого было передать привет. Я даже не знаю, откуда она родом. Но она всегда привлекала всеобщее внимание. Расфуфыренная, вся так и переливается драгоценностями — фальшивыми, конечно. Вот это и делало ее такой жалкой. И еще ее взгляд. Ищущий взгляд.
— Это я тоже заметил. Правда, когда стал взрослым.
— Я могу только догадываться, чего она искала. Хотя, в общем, все это довольно просто. Она искала опоры. А потом она вышла за Виктора Лунде…
— Я должен вернуться в город, мама. Я должен попытаться ей помочь.
Интересно, с какого часа Карл-Юрген на службе?! С девяти? С половины девятого? А может, еще раньше? У меня не было терпения ждать.
В семь утра я выехал из Бакке. Я не чувствовал прелести мартовского утра — я просто отметил про себя, что сейчас март. Отметил, что после ночного морозца на дорогах гололед, что на открытых местах солнце растопило снег и только в лесу он еще лежит плотным покровом.
Я поехал через Грини и испытал привычное изумление при виде строений Pea — уж очень неожиданно появляется этот квартал за гребнем холма. И в тот же миг я увидел трамплин на Холменколлене.
Кристиан. Маленькая фрёкен Лунде. А теперь Люси.
Я машинально сбавил скорость и через Pea и по всей Серкедалевай плелся с законной скоростью 50 километров в час. Проезжая мимо кладбища Вэстре, я старался не смотреть направо. Но я думал. Думал о фру Виктории Лунде.
Но тут передо мной возникло здание Филиппса на Майорстюэн, сверкающее, словно гигантский зеленый смарагд. И рядом с ним купол кинотеатра «Коллоссеум», похожий на белую матовую шляпку гигантского гриба.
Меня вдруг осенило.
Я вспомнил о своем приятеле каменотесе.
Он сидел на том же самом месте, что и в прошлый раз, когда я приходил к нему, только теперь в мастерской было светло. В одно из окон пробивались косые солнечные лучи.
Он близоруко глядел на меня сквозь толстые стекла очков. Потом, узнав меня, улыбнулся.
— Здравствуйте, доцент Бакке.
— Здравствуйте, — ответил я и, как в прошлый раз, сел на ближайший надгробный камень. — Я зашел к вам просто так, напомнить о себе.
Он отложил в сторону резец.
— Я никогда не забуду вас, доцент Бакке. Тем более… тем более теперь. Я даже думал… я хотел… я надеялся, что вы придете.
Я предложил ему сигарету и поднес зажженную спичку. Вот как — он надеялся, что я приду.
— Значит, вы слышали о розыске? — спросил я.
— Да.
И снова он стал вертеть резец в длинных тонких пальцах. А я снова сидел и смотрел, как он его вертит.
— В прошлый раз я забыл вас кое о чем спросить, — сказал я. — Знакомы ли вы с фру Люси Лунде?
Он отвел глаза на какую-то долю секунды.
— Не могу сказать, что я с ней знаком. Но однажды меня ей представили. Мне довелось петь в хоре Норвежской оперы, а у нее была маленькая сольная партия.
— Маленькая партия?
— Да. Маленькая партия. На большее она не тянула.
Только тут я сообразил, что передо мной специалист, который профессионально судит о вокальных данных Люси. Мы посидели, покурили. Мой взгляд упал на надпись, которую он только что высек на плоском камне; «Покойся с миром».
— А теперь она исчезла, — сказал я.
Он опустил глаза. Потом снял очки и протер стекла. При этом он взглянул на меня, и я впервые отчетливо увидел его глаза. Ясные, серые, а взгляд странный, завораживающий, какой бывает у близоруких, когда они снимают очки и смотрят на кого-нибудь, не отдавая себе в этом отчета. Особенно притягателен этот взгляд у женщин.
Он надел очки — очарование исчезло.
— А после этого, после того как вы встречались с ней в Опере, вы ее не видели? — спросил я.
— Видел.
— Когда?
Он снова взялся за резец. Это был его якорь спасения, подсознательный предлог для немотивированной паузы.
— Позавчера вечером, — сказал он.
Невозможно! Совпадение настолько неправдоподобное, что поверить в него просто невозможно.
Он угадал мои мысли.
— Странное совпадение, — сказал он. — Я запер мастерскую и пошел домой. Пересек Майорстюэн — мне надо было попасть на Киркевай. А фру Люси шла прямо мне навстречу…
— Она вас увидела? Узнала?
— По-моему, нет. Она смотрела куда-то вдаль.
— Как она выглядела?
— Так, как ее описывают в сообщении полиции.
— Но ее лицо… выражение лица?..
— Не знаю. Встреча была так мимолетна. А я очень близорук.
— Но вы сообщили в полицию?
— Конечно! Вчера же, как только услышал сообщение по радио, я позвонил в городскую уголовную полицию. У меня нет телефона. Мне пришлось позвонить из автомата.
Он сделал все, что полагается. Повел себя как образцовый, благонамеренный гражданин. Впрочем, ничего другого я от него и не ждал.
— Мне надо ехать дальше, — сказал я. — Но на прощанье хочу вам напомнить наш уговор. Помните, вы мне обещали, что, если я вдруг услышу «голос», вы явитесь по моему зову?
— Помню.
Я тогда еще не знал, что такая необходимость возникнет в самом скором времени и что именно он, этот худощавый каменотес с сильными изящными руками, каменотес, который откладывал деньги, чтобы брать уроки пения, сыграет важнейшую роль в разрешении загадки.
Карл-Юрген сидел за столом и диктовал.
Рядом с ним, держа в руке записную книжку, стоял полицейский в мундире. Карандаш торопливо прыгал по бумаге. Я и не знал, что полицейские умеют стенографировать. Как видно, мне никогда не уразуметь пределов моего собственного невежества.
— Я вызову вас позже, — сказал полицейскому Карл-Юрген.
Полицейский захлопнул книжку, сунул ее и карандаш в нагрудный карман, аккуратно застегнул пуговицу и, бросив на меня укоризненный взгляд, удалился.
Я сел, Я не стал ждать, пока мне предложат стул.
На осунувшемся лице Карла-Юргена обозначились морщины.
— Ты, я вижу, не спал… — начал я.
— Проклятые репортеры… Должно быть, кто-то из них пронюхал, что мы побывали на могиле фру Виктории Лунде. А теперь пропала Люси Лунде. Я со страхом жду вечерних газет. Мне уже мерещатся заголовки…
— «Полковник Лунде — Синяя Борода»? — предположил я.
— Да, что-нибудь в этом роде.
— Ну, а как остальные члены семьи?
Карл-Юрген по привычке чертил на бумаге кружочки и палочки.
— Эта семейка обладает редкой выдержкой, — сказал он. — Что бы ни случилось, все Лунде сохраняют невозмутимое выражение лица. Всегда — а я уже не раз говорил с ними, — все, как один, хранят непроницаемое выражение. У них какая-то рыбья кровь.
— Они расстроены?
— Если они расстроены, то, во всяком случае, виду не подают.
— А кто из них сообщил приметы? Я хочу сказать: кто из них заметил, как Люси была одета, когда вышла из дому?