Именно из-за этой ситуации командование решило послать нас на охрану границы вместо обычного пехотного полка. Вообще-то это не наш профиль — выходить в патрули и дежурить на блокпостах, но делать нечего — такая уж обстановка. Неделя учений, недовольное ворчание ребят, и все наше подразделение передислоцируется на север, в один из приграничных блок-постов. Наши оперативные задачи — патруль участка границы и засады на подступах к ней. Ну и, конечно, если будет война, мы зайдем в Ливан первыми. Или примем первый удар, это уж как повезет.
«Сраный Ливан! — я опускаю бинокль и делаю несколько глотков воды из трубочки. — Как же мне все это надоело!» — смотрю на часы. Еще десять часов до запланированного отхода. Снова поднимаю бинокль и вглядываюсь в зеленую массу деревьев. Покрытые лесом горы — самая отвратительная местность для нашей работы. Боевику ничего не стоит устроить засаду, расстрелять пару магазинов и скрыться в спасительной для него зелени. Обзор хреновый, а боевики «Хизбаллы» знают эту местность как свои пять пальцев. Все тропинки, все ущелья, каждый камешек. К тому же, наверняка, у них есть пара готовых огневых позиций, чтобы поддержать своих, если что. Поэтому все преимущества на этой территории у них. Или, по крайней мере, они так думают. Мы здесь именно для того, чтобы их удивить.
Сраный Ливан! Засада днем в июле — это просто отвратительное занятие. Еще вчера температура была тридцать три градуса в тени, а сегодня передавали, что будет еще жарче. Поэтому лежать в зарослях деревьев целый день — не самое большое удовольствие. Но ничего, терпим.
В деревне метрах в пятистах от нас — движение. Смотрю, кто куда едет, сколько человек, и записываю это все в журнал. Мы точно знаем, что там расположен бункер и блокпост «Хизбаллы», но наша задача на сегодня — не столько снять кого-то, сколько собрать развединформацию об этом участке территории. Где расположены огневые точки, сколько сил у врага. Даже, если мы заметим кого-то вооруженного, стрелять днем можно только в том случае, если он захочет перебраться через границу.
Мы будем действовать только в случае опасности для мирных жителей. Или если нас обнаружат. А так стрелять тут среди дня — это самоубийство. Незаметно передвигаться здесь можно только ночью. У «Хизбаллы» здесь устроено несколько огневых точек, перекрывающих друг друга, плюс на ближайшей возвышенности находится база Ливанской армии с замаскированным танком. Так что пока прибудет прикрытие с нашей стороны, нас уже уничтожат: днем почти нет шансов уйти без потерь. Поэтому лежим и не двигаемся, стараясь даже не шевелиться лишний раз.
Сраный Ливан! — пью еще, жара становится невыносимой, передаю бинокль Срулю. Сейчас его очередь наблюдать, а сам кладу каску под голову и пытаюсь немного поспать. Еще девять часов до темноты. Ночью мы сможем вернуться на базу.
…Из неотправленных писем брату:
«Привет, братишка! Я в Ливане. Здесь не так уж и плохо, еда нормальная, сигареты еще есть, только спим мы не очень много. Но это ничего.
Я хотел сказать тебе, что очень тебя люблю. Я так редко тебе это говорил, ты уж прости.
Сейчас все говорят о войне. Я не знаю, будет ли она, и когда начнется. Может, уже завтра. Может, так получится, что со мной что-то случится. И ты будешь спрашивать себя: зачем? Почему? За что? Почему он?
Так я хотел бы тебе объяснить.
Я верю и всегда верил, что мужчина должен быть бойцом. И в обычной жизни, и уж тем более — на войне. Может, кто-то скажет, что смешно воспринимать жизнь таким образом, что времена изменились.
Может быть. Но для меня жизнь — это борьба. Если я чего-то хочу — я добьюсь этого, несмотря ни на что. И эта борьба прежде всего с самим собой.
Я очень ленивый, я не люблю брать на себя ответственность, и я боюсь опасности так же, как и любой другой. Но при этом я знаю, что есть вещи, которые нужно делать. В первую очередь — для себя, для того, чтобы обеспечить достойную жизнь себе и своей семье. Поэтому, когда нужно, я встаю с дивана и делаю, даже если очень не хочу, поднимаю руку и беру ответственность на себя и довожу дело до конца. Боюсь, но перебарываю себя и делаю шаг вперед. Так надо. И я верю в то, что так и надо жить. Делать то, что ты хочешь, доводить дело до конца, выполнять поставленную перед собой цель, невзирая ни на что.
Это в жизни. А война — это критический момент, который требует обострения всех твоих чувств и сил. Война — это проверка для мужчины.
Я могу сказать тебе много о стране, которой я нужен и которую иду защищать, о долге перед родиной. Но это все слишком громкие слова, ты их и так услышишь. Я иду воевать за своих друзей, за свой дом, за свою подругу, которая сейчас спит дома, и за идеалы, в которые верю. Мужчина должен бороться за то, что ему дорого. Иначе проживешь всю свою жизнь в страхе, вечно пресмыкаясь перед кем-то.
Ничего не нужно бояться, брат. Все, что ты хочешь, то, как ты хочешь жить, — все в твоих руках, и всего можно достичь. Просто верь в свои силы и иди вперед.
Я люблю тебя. Передай привет маме».
34
— Я жив, — объяснял он Сантьяго однажды ночью, когда не светила луна и не разводили костров. — Вот я ем сейчас финики и ничем другим, значит, не занят. Когда еду — еду и ничего другого не делаю. Если придется сражаться, то день этот будет так же хорош для смерти, как и всякий другой. Ибо живу я не в прошлом и не в будущем, а сейчас, и только настоящая минута меня интересует. Если бы ты всегда мог оставаться в настоящем, то был бы счастливейшим из смертных.
Пауло Коэльо. Алхимик
В нашей стране особое отношение к смерти. Иное, чем в других европейских странах, — более обыденное. Слишком много опасностей есть в каждодневной жизни: теракты, войны… К этому привыкаешь.
В начале двухтысячных, после Второй интифады, по стране прокатилась большая волна терактов. Они происходили примерно каждый месяц. Каждый месяц слышишь сводки новостей: «Сегодня в центре Иерусалима произошел взрыв. Девять погибших и двадцать три раненых. Четверо из них в тяжелом состоянии. Ответственность за теракт взяла на себя группировка „Исламский Джихад“»…
Вначале это шокировало. Люди боялись выходить из дома, не ходили на концерты и собрания, ведь большое скопление людей в одном месте — это цель для теракта. Родители не пускали детей одних ездить в автобусах, автобусы — это прекрасная цель для боевиков. О терактах говорили на улицах, каждое событие потрясало.
Потом говорить перестали. Слушая сводку, понимаешь, что из четверых тяжелораненых выживут в лучшем случае двое, что через центр города лучше не ездить, все в пробках. Только короткий звонок друзьям:
— Как дела? Все нормально? Не был в центре? Нет? Да валить их нужно, этих сук. Арабуши только силу понимают. Да, нормально. Завтра встретимся? Не знаю, пойдем в «Айриш паб»? О'кей, договорились, завтра в девять.
Нет, мы не стали равнодушными, просто сколько можно сидеть, не выходя из дома? Сколько можно бояться? Ведь все-таки жизнь продолжается. И потихоньку люди привыкают. Люди привыкают ко всему, даже к самому гадкому и плохому. Это действительность нашего государства. Люди привыкли к смерти. И, несмотря ни на что, хотят жить. Хотят встречаться с друзьями, ходить в кино и на концерты. Они должны ездить на работу и по делам. И все должны отдыхать.
А вот армия — нет. Она не отдыхает ни минуты. Годы затишья и резкое уменьшение активности боевиков — это ее заслуга. Каждый день без теракта и спокойный сон мирных жителей по ночам — это еще одна бессонная ночь солдат и Службы безопасности.
Каждую ночь в Израиле происходят армейские операции по обезвреживанию, задержанию или ликвидации боевиков. Солдаты лежат в засадах, входят на территории, стреляют и рискуют своими жизнями с одной-единственной целью — не допустить ударов по мирному населению.
