Но Селия в это время была довольна и необычайно счастлива, она наслаждалась жизнью и возвращением здоровья и сил. И конечно, близнецами. Они были славными детишками: гораздо крепче спали, лучше ели, веселее улыбались, даже ворковали забавнее, чем в свое время их брат. Селия быстро оправилась после родов и намеревалась в сентябре вернуться в издательство. Оливер хотел, чтобы она хотя бы в течение года оставалась дома, а ей даже два месяца были невтерпеж. Они выдержали большую баталию, причем Оливер обвинил жену в том, что она не любит детей, а та, в свою очередь, вменила мужу в вину то, что он просто ревнует ее к работе и ему претит ее присутствие в издательстве. У них и раньше бывали стычки, но никогда прежде они не наносили друг другу ударов ниже пояса, метя в самое больное место, а именно в профессиональную неуверенность Оливера и равнодушие Селии как матери. В конце концов они помирились, но от этой ссоры остались глубокие шрамы. Даже теперь между ними пробегал легкий холодок, уменьшавший то огромное удовольствие, которое они обычно испытывали от взаимного общения.

Но Оливер – о чем ему постоянно напоминали – был одним из счастливейших мужчин Лондона, и он, даже если временами сомневался, все же, как никто другой, понимал неоспоримость этой истины. Налицо был его коммерческий успех, восторженные отзывы критики, ослепительная жена и чудесная семья.

– Не плачьте! Дорогая, милая Сильвия, не плачьте. Идите, идите сюда, пожалуйста. Дорогая моя…

Селия раскрыла объятия, и Сильвия, как ребенок, упала в них. Но только на мгновение – она тут же отстранилась и вытерла лицо тыльной стороной ладони.

– Простите, леди Селия. Не так бы я должна себя вести, когда вы принесли мне показать своих девочек. Простите меня. Простите!

– Что вы, Сильвия, не нужно. Дайте-ка… позвольте я поставлю чай. Садитесь вот сюда и подержите детей. Если вы справитесь с обеими. Барти, идем со мной. А потом можно и поболтать.

Селия вышла во двор наполнить водой чайник. Барти последовала за ней, словно маленький преданный щенок. Она обладала неиссякаемой энергией, всюду поспевая на маленьких тонких ножках. То, что половину своей короткой жизни она была привязана к ножкам стола или заточена на высоком стуле, похоже, не причинило ей вреда. Селия взглянула вниз – на ее маленькую забавную рожицу с широко распахнутыми глазами, на копну золотисто-каштановых волос и огромный синяк на щеке. Это Сильвия поставила его. Поначалу она лгала, что Барти упала с лестницы, затем – что ее ударил Фрэнк, когда они играли. А потом вдруг призналась Селии, что на самом деле это ее работа.

– Она так действует мне на нервы, леди Селия. Как веретено, вьется, лазает где ни попадя, а потом ноет, чтобы ее вытащили. Сладу нет. Она не понимает, что мне приходится держать ее взаперти ради ее же блага.

Вот тут-то Сильвия и заплакала.

У нее самой на виске багровел синяк. Она сказала: Фрэнк хлопнул ее дверью, но Селия знала, что и это неправда. Такого не могло быть. Выглядела Сильвия совершенно разбитой и больной.

– Я опять влипла. Я знала, что так и случится, знала и постоянно твердила об этом Теду, но он все время пристает, так и лезет, я не в силах его удержать. – Мерой ее страдания было то, что она решилась заговорить об этом с Селией. – Это все выпивка, леди Селия, он начал много пить. Как мы справимся, как? А представьте, вдруг все будет, как в прошлый раз… только представьте… – И она снова разрыдалась.

– Ах ты, Барти, – сказала Селия, подставляя чайник под кран во дворе, – ах, Барти, Барти, что же нам с тобой делать?

И вдруг – когда Барти улыбнулась ей, подобрала камень и принялась гонять его по двору, точно так, как, она видела, делали ее братья, а затем сунула свою грязную ладошку в руку Селии, – вдруг, совершенно неожиданно, Селия четко осознала, что́ именно ей нужно сделать.

– Она просто побудет у нас немного, – без обиняков заявила Селия Оливеру, – совсем недолго, только и всего. Им надо помочь. Ты знаешь, что мы в это верим. Сильвия снова беременна, дети совершенно одичали, Тед ее колотит, и она уже не выдерживает. Особенно трудно ей сладить с Барти. Она мне так и сказала: просто не знает, что с ней делать. А я люблю Барти, и она меня тоже любит. У нас полно места: девочка может спать в ночной детской вместе с близнецами или даже с Нэнни, пока те немного подрастут.

Чем больше Оливер злился, говорил, что это бред, запрещал, за являл, что не потерпит у себя в доме подобных прихотей, тем решительнее становилась Селия.

– Это наш общий дом, Оливер, это подарок моего отца, ты помнишь? Не могу поверить, что ты пытаешься запретить мне так поступить. Во благо стольких людей: Сильвии, Теда, всей семьи. Барти, естественно. Да что у нее за жизнь такая – по полдня на привязи у ножки стола, а теперь ее еще и мать бьет!

– А что обо всем этом думает Тед Миллер? – закричал взбешенный Оливер с искаженным от ярости лицом. – Ему все равно, где будет его дочь?

– Она не его дочь, она – их дочь. Он будет просто счастлив. Вот так. Это им всем огромная помощь.

Селия умолчала, что Тед Миллер был в тот вечер зверски пьян и оказался в состоянии произнести только, что Барти – лишний рот и если Селия желает этот рот насытить, так ради бога. Умолчала она и о том, что даже Сильвия с робкой признательностью на какое-то время утерла горькие слезы, укладывая лохмотья Барти в бумажный пакет и протягивая его Селии, прежде чем поцеловать девочку на прощание.

– А Фабианское общество – как ты думаешь, что там обо всем этом скажут?

– Много чего, я уверена. Меня это теперь не волнует. Насколько я понимаю, таким людям, как Миллеры, придется ждать целую вечность, прежде чем отчеты миссис Пембер Ривз принесут им хоть какую-то пользу. Годы, десятилетия! К тому времени жизнь Барти будет окончательно разрушена, а Сильвия уже сто раз умрет. А то, что я делаю, – практическая польза, Оливер, и поможет им всем прямо сейчас. И вообще, тебе-то какая разница? Ты и так почти не видишь детей, разве что по выходным. Дом у нас громадный, и это просто эгоистично и… неправильно с твоей стороны держать его только для себя, только для блага нашей семьи.

– А ты подумала о том, какой вред можешь причинить самой Барти? Отрывая ее от родной семьи, вынуждая ее стесняться, стыдиться, досадовать на выпавшее ей счастье?

– Перестань, Оливер, это же смешно. Она ведь не навсегда у нас останется. Всего на несколько… месяцев. Каждую неделю я буду возить ее к родителям. И потом… в общем, у меня появилась одна идея. И думаю, тебе она понравится. Я поняла, что… надо кое-что скорректировать. В целом. Особенно по поводу обязанностей по детской. Итак… я решила сделать то, чего ты хотел, о чем ты меня просил. Я буду сидеть дома и воспитывать детей весь следующий год. А если я сделаю это для тебя, ты ведь обязательно сделаешь кое-что для меня? И согласишься, чтобы Барти некоторое время пожила у нас?

– «Титаник»! Первое плавание! Оливер, как замечательно! Думаешь, тебе удастся достать билеты? Я слышала, это очень сложно. О, как было бы чудесно! Мой дорогой, постарайся. Господи, мне придется купить уйму одежды – ведь мы поплывем на роскошнейшем корабле всех времен. Надо бы еще добыть новые чемоданы… Да, Джайлз, в чем дело, дорогой? Я разговариваю с папой и много раз просила тебя не перебивать.

Джайлз стоял в дверях столовой, и его маленькое серьезное личико выражало решимость и тревогу.

– Ты пойдешь погулять в парк?

– С тобой? Не могу, мой милый, я очень занята. Нэнни возьмет тебя с собой, она обязательно пойдет куда-нибудь с близнецами, и…

– Она не может взять нас всех, – заявил Джайлз, – слишком много детей, чтобы со всеми справиться. Она так сказала.

– Ну, тогда Летти может пойти с вами.

– У Летти сегодня выходной. Пожалуйста, мамочка, мне так хочется, ведь сегодня суббота…

– Джайлз, дорогой, не могу. Не сегодня. Может быть, завтра. Мне нужно столько всего сделать, и потом…