– Да-а… Очень может быть. Я могу обратиться к кому-нибудь из партнеров, если хочешь. И каков же, по-твоему, должен быть следующий шаг?

– Ну, – сказал Роберт, набрав побольше воздуха и в прямом, и в переносном смысле, – в общем, Джон Бруер предложил мне партнерство.

– Я это одобряю. Дело у него уже поставлено, он знаком со всеми сферами, в которые пока не вхож ты. И я представляю, что́ именно ты мог бы привнести в будущее предприятие, в частности некоторый финансовый вклад, не так ли? Контакты с людьми, технологии и тому подобное.

– Да, в самом деле. Но…

– Что?

– Джон хочет расширить дело. Это естественно. И могло бы стать основанием для моего участия.

– Разумеется.

– И поэтому… мы бы… мы хотели бы получить поддержку.

– Да?

– Без этого я не могу приступить к делу.

– Все понятно.

– Я запустил несколько пробных шаров. Ничего более. Но я… в общем, я думал, может быть, ты… то есть Эллиотты, могли бы…

– Могли бы что, Роберт?

Роберт почувствовал, что его бросило в жар. Именно этого он и боялся, что столкнется с тупостью, непонятливостью, которую Дженетт при желании всегда могла имитировать, проделывая это с высшим артистизмом. И она вынудит его пуститься в долгие и болезненные объяснения, мучительно проговаривая каждое слово до последнего, вместо того чтобы милосердно, с пониманием прервать.

– …в общем, вложить в это дело некоторые средства. Не всю сумму, конечно. Но… какую-то часть? На строго деловой основе, разумеется. Я не претендую на какое-то… особое отношение.

Наступило долгое молчание. Затем Дженетт подошла к окну и стала смотреть на улицу. Роберт наблюдал за ней: разглядывал ее немного широкую спину, длинную шею, сложную прическу. Казалось, она стоит так уже целую вечность. Но вот она повернулась и взглянула ему в лицо.

– Роберт, – сказала она.

– Да?

– Роберт, это очень сложно.

– Если ты так полагаешь, тогда, пожалуйста, забудь и думать об этом. И не говори с членами правления. Я понимаю.

– Думаю, что не вполне. Сложность заключается не в идее как таковой, не в том, чтобы у тебя была компания по недвижимости, а в том, что ты просишь у меня денег.

– Не у тебя, Дженетт. У Эллиоттов.

– Пожалуйста, не притворяйся. В какие бы формы ты это ни облекал, ты просишь денег именно у меня. Вряд ли ты отправился бы прямиком в отдел займов банка «Эллиоттс», не спросив вначале меня, правда?

– Нет, – сказал Роберт, – это было бы просто нелепо.

– Вот видишь! Но даже если бы ты так сделал, то все равно оказался бы в незавидном положении.

– Дженетт…

– Роберт, пожалуйста. Дай мне минуту. Дай мне…

– Дать тебе – что?

– Дай мне… успокоиться.

– Успокоиться? Из-за чего?

– Разумеется, ты должен понимать… но, видимо, не понимаешь… не понимаешь, как… как я расстроена, – сказала Дженетт.

– Расстроена? Но чем?

– Тем, что, похоже, мои друзья оказались правы, – произнесла она с тяжелым вздохом. Слишком уж тяжелым, как подумал Роберт.

– Что? Что ты имеешь в виду, в чем оказались правы твои друзья?

– Они говорили – многие из них так говорили, – что ты женился на мне из-за денег. Я убеждала их, что это абсурд и о подобных делах нет и речи, что я абсолютно уверена в твоей любви ко мне. Я согласилась на брак, веря в это. Похоже, я ошиблась.

– Милая, это смешно. Вовсе ты не ошиблась. Разумеется, я люблю тебя. Очень люблю. Но…

– Да, Роберт? Но – что? – (Он молчал.) – Ну, продолжай, продолжай.

– Было бы глупо, – сказал он наконец упавшим голосом, – не поговорить с тобой на эту тему.

– Глупо? В самом деле? – Дженетт обернулась, ее глаза были полны слез. – Мне жаль, что ты считаешь глупостью быть благородным. Не пытаться использовать меня, не пытаться извлечь финансовую выгоду из нашего брака.

– Да брось ты в самом деле! – вспыхнул он от гнева. – Это просто ребячество, бред.

– Не думаю.

– Нет, думаешь. Я не пытаюсь использовать тебя, как ты заявляешь. Я надеюсь, Дженетт, стать менее зависимым от тебя, и только. Я хочу, чтобы финансовая сторона нашего брака бросалась в глаза как можно меньше, а не больше.

– Какие бы доводы и оправдания ты ни приводил, для меня все это очень больно. И я не могу согласиться с тобой, – сказала в заключение Дженетт. Она вынула платок, высморкалась, промокнула глаза. – Я была бы очень рада поддержать тебя в твоем новом начинании любым другим способом, каким бы только смогла. Поверь мне. Но деньгами… Мне жаль, но – нет. Я даже обсуждать это не могу. А теперь, если позволишь, мне нужно привести в порядок лицо и восстановить душевное равновесие. Я пойду к себе. Увидимся за ланчем на садовой террасе.

Роберт стоял и смотрел ей вслед. Он смутно пытался представить, как бы Джонатан Эллиотт поступил в подобной ситуации. Не в такой, конечно, – такой просто и быть не могло.

В комнату вошел Лоренс и взглянул на Роберта.

– С моей матерью все в порядке? – спросил он.

– В полном порядке. А что такое?

– Она прошла мимо меня в холле. Вид у нее был расстроенный.

– Она не расстроена, – ответил Роберт.

Чистая ложь, подумал Лоренс. Он опять взглянул на Роберта, и его светлые голубовато-зеленые глаза, точно такие же, как у матери, наполнились презрением.

– Она была явно расстроена. Совершенно очевидно. – Лоренс сделал паузу, а затем спросил: – Думаю, вам следует объяснить мне почему?

– Я вовсе не намерен объяснять тебе почему, – заявил Роберт. – Тебя это не касается.

– Роберт, – холодно произнес Лоренс, – когда мой отец умирал, он просил меня присматривать за мамой. И я намерен это делать. Если мама расстроена, я должен знать причину. Чтобы я мог устранить ее.

Роберт в упор посмотрел на него, а затем молча вышел из комнаты.

В то же самое время в небольшом домике в Лондоне происходил один любопытный диалог.

– Не понимаю, – говорила ММ, – почему ты не позволяешь помочь тебе. Если я одолжу тебе деньги – одолжу, заметь, не подарю, – ты сможешь учредить собственную строительную фирму. Положить конец всей этой неопределенности, гонениям прорабов, увольнениям. И мне доставить большое удовольствие. Пожалуйста, Джаго. Ты можешь выплачивать мне проценты по самой глупой ставке, какая тебя устроит.

– Нет, – отрезал Джаго, – я не возьму твои деньги. И больше не проси.

– Ну в самом деле, – воскликнула ММ, – это же просто смешно! Всюду полным-полно мужчин, которые отдали бы… отдали бы правую руку на отсечение за такую возможность.

– Кому они были бы нужны на стройке с одной рукой? – усмехнулся Джаго.

День выдался очень жарким, жарким и каким-то гнетущим. Лондон в этот день был погружен в уныние. Он пребывал в таком состоянии со дня смерти старого короля, да и вся страна – тоже. Казалось, вся Англия понимала, что веселая, разгульная, охочая до удовольствий Эдвардианская эпоха навсегда ушла в прошлое, что капризы, баловство и нескончаемые празднества короткого правления Эдуарда VII завершились. Те, кто надеялся узнать подробности этого празднества, обманулись в своих ожиданиях: Эдуард распорядился сжечь свои частные письма и бумаги, львиная доля которых, без сомнения, носила абсолютно непристойный характер. Миссис Кеппел отказали в приеме, когда она прибыла в Мальборо-хаус, чтобы оставить запись в книге знатных посетителей. Это противоречило обещанию королевы о том, что королевская семья позаботится о ней. Суровая добродетель нового короля и под стать ему суровой супруги, совершенно иной, нежели ангелоподобная Александра – та, что позволила миссис Кеппел навестить умирающего короля, – обретала реальные черты.

Похороны прошли чрезвычайно пышно: король Георг ехал верхом рядом со своим шурином, кайзером, за ними вели любимую лошадь Эдуарда, без всадника, с развернутыми назад сапогами в стременах; далее в обычном парадном порядке следовали военные и политические светила. Но более всего сердца подданных растрогал вид маленькой собачки по кличке Цезарь, семенившей за гробом своего хозяина и выглядевшей удивительно трогательно в гуще этого пышного шествия. В каждой деревне, в каждом городе служили заупокойные службы, все улицы были одеты в траур. И еще несколько недель после похорон страна продолжала официально соблюдать траур. В Аскоте состоялись знаменитые черные скачки, куда все явились в черных одеждах, и даже карты заездов окаймляла черная полоса.