Как только в Париже вполне осознали смысл последнего решения султана, Наполеон приказал своему послу в Порте маркизу де Лавалетту вернуться в Константинополь и потребовать объяснений. При этом император распорядился доставить посла к месту назначения через Дарданеллы на борту трехпалубного девяностопушечного фрегата «Карл Великий». Никакая сила воображения не помогла бы принять этот крупный военный корабль за «легкое судно», прохождение которых по Проливам допускалось конвенцией 1841 года. Как мы говорили, Россия однажды уже выражала решительный протест по поводу подобного нарушения Конвенции о Проливах. Однако турки незамедлительно выступили с заявлением, что «Карл Великий» был приглашен султаном с единственной целью послужить образцом для строительства судов на турецких верфях. Так или иначе, но появление могучего фрегата, который, как писал профессор Темперли, «успешно преодолел стремительные встречные течения Босфора исключительно силою винта, неся на себе всю артиллерию и многочисленную команду», произвело сильнейшее впечатление. Могла ли Франция одержать победу над Россией на море? Да, могла, заключили турки, ибо винтовые суда Наполеона со всей очевидностью превосходили всё, чем располагал русский царь. При таких — новых — обстоятельствах султан решил в третий раз рассмотреть ситуацию с принадлежностью христианских святынь. «Вот так небольшое устройство — винт влияет и еще будет влиять на важные политические события», — писал полковник Роуз, британский поверенный в делах. «Действительно, — добавляет Темперли, — французский винт пришел в движение».

Французский посол в Баварии направил из Мюнхена в Париж полное тревоги послание: «Что означает этот спор о святых местах, который мы ведем в Константинополе?.. Я знаю Восток и могу заверить вас, что Россия не уступит в этом споре. Для нее это вопрос жизни и смерти, и очень важно, чтобы в Париже понимали всю опасность происходящего и отдавали себе отчет в последствиях, если они хотят довести дело до конца». Понимал ли Наполеон, что для Николая вопрос о святынях настолько важен, вряд ли имеет сколько-нибудь серьезное значение. Французский император твердо решил «довести дело до конца» и продолжал наращивать давление. Уверенный в успехе, он даже заказал новую серебряную звезду для Святых яслей. На звезде красовалась надпись по-латыни и стояла дата: 1740.

На созванном султаном совете Фуад-эфенди, вновь назначенный министр иностранных дел Порты, в яркой речи высказался за удовлетворение требований Франции. Он говорил о том, что возрожденная империя находится на подъеме, и превозносил решительный характер императора Наполеона III. Министр напомнил о воинственном духе французов и подчеркнул, что союз с Францией поможет Турции решить проблемы в Дунайских княжествах и Черногории. В заключение красноречивого выступления Фуад-эфенди напомнил членам совета о «Карле Великом»: памятуя о мощи французского флота, находящегося в непосредственной близости к турецким владениям в Средиземном море, весьма опасно вызвать раздражение Наполеона III.

Слова Фуада произвели желаемое действие. «В декабре, — пишет Кинглейк, — серебряная звезда с большой торжественностью отправилась в путь. Для ее сопровождения несколько представителей мусульманской знати прибыли в Яффу, а другие присоединились к процессии на пути в Иерусалим. В среду 22-го числа того же месяца католический патриарх в ходе пышной церемонии поместил звезду в вифлеемскую базилику и одновременно с этим католики получили ключ от главного входа в этот храм и ключи от Святых яслей».

Вначале 1853 года общее состояние Турции было весьма плачевным. По мнению европейских политиков, Оттоманская империя пришла в упадок. Это, видимо, понимал и сам султан Абдул-Меджид. На ранней стадии своего правления он предпочел не замечать печального положения страны. Выбрав позицию страуса, он даже физически удалился на некоторое расстояние от правительственных зданий: в трех километрах от центра Константинополя, на другом берегу Босфора, султан возвел великолепный дворец Долмабаш. В роскошном здании, выстроенном в стиле рококо, было около трехсот комнат, не считая спартанских каморок для многочисленных наложниц. Самый большой в мире бальный зал освещался люстрой весом в четыре тонны, длина тронного зала достигала сорока пяти метров. На украшение дворца пошло четырнадцать тонн листового золота, а кровать султана была целиком сделана из серебра.

Жизнь повелителя Турции состояла из приемов, банкетов, балов и прочих развлечений. В дворцовом театре разыгрывались представления и пантомимы, в которых красивые юноши исполняли ведущие женские роли и влюблялись в столь же красивых юношей, исполнявших роли мужские, чем доставляли зрителям немалое удовольствие. Предаваясь наслаждениям в таком убежище, султан не утруждал себя утомительными государственными делами и взвалил их бремя на великого визиря. Время от времени он позволял себе принять какого-нибудь высокого гостя или подписать тот или иной документ.

Мать Меджида была простой прислужницей в бане. Она была уверена, что ее муж султан Махмуд II умер от злоупотребления алкоголем, и приложила все силы, чтобы оградить шестнадцатилетнего сына от пагубного пристрастия. Прежде всего она уничтожила оставшиеся в винном погребе Махмуда запасы, приказав вывезти на берег Босфора и разбить о стену гавани 50 000 бутылок лучшего шампанского, бренди и вина. Затем она принялась со всем тщанием приучать своего хрупкого, узкогрудого, болезненного сына к радостям гарема. Абдул с удовольствием предавался этим излишествам, что уже на ранней стадии его правления привело к ослаблению мужской силы султана. К великому огорчению матери ее усилия не увенчались успехом: став импотентом так рано, молодой человек потянулся к бутылке.

В то время как Абдул-Меджид вел полную удовольствий жизнь во дворце Долмабаш, его империя стремительно скатывалась к финансовому банкротству и нравственному упадку. Мусульманское население сокращалось главным образом из-за получивших широкое распространение абортов. Национально-освободительный дух, проникший во все уголки империи, порождал демонстрации, кровавые столкновения и мятежи, которые не удавалось подавить. В азиатских провинциях царило беззаконие, на Балканах участились волнения среди христиан. К концу 1852 года в Черногории началось открытое восстание, и султан послал на усмирение мятежников свои лучшие войска во главе с Омар-пашой. Это вызвало беспокойство соседней Австрии. А вскоре Петербург достигла отчаянная мольба православных братьев из Черногории об избавлении от неверных. Да спасет, говорилось в обращении, могущественный северный брат, Защитник Церкви, осажденных турками черногорцев.

Для Николая это стало последней каплей — настало время раз и навсегда решить этот «восточный вопрос». «Кичливого турка» следует научить с должным уважением относиться к православию. «Эти презренные людишки» должны принять все требования России, касающиеся Святой земли, и уяснить наконец, что им не позволено чинить обиды православным христианам. Сэра Гамильтона Сеймура, вновь назначенного британского посла в Санкт-Петербурге, вызвали к канцлеру Нессельроде и проинформировали о предстоящей «демонстрации силы», которая не должна вызывать тревогу у Британии. Затем последовал приказ, согласно которому войска численностью 144 000 человек должны были выдвинуться к границам придунайских провинций.

Царь, разумеется, отдавал себе отчет в том, что подобная акция станет прямым вызовом Наполеону III. Однако он не опасался французов при условии, что Британия сохранит нейтралитет. Русский император не только был совершенно уверен в этом нейтралитете, но и рассчитывал на благоприятную реакцию Англии. Во-первых, полагал Николай, Британия стала миролюбивой страной, которая направляет свои усилия скорее на торговлю, нежели на войну. Во-вторых, его личные отношения с Викторией, ее двором и министрами были в высшей степени дружескими. И наконец, что особенно важно, Николай сохранял твердую веру в действенность договора 1844 года. Во время визита в Лондон, который привел к созданию союза, император имел откровенные беседы с Абердином, в то время министром иностранных дел, а ныне тот же дружески расположенный человек занимает пост премьер-министра Британии. Меморандум Нессельроде 1844 года, содержащий в себе главные результаты этих бесед, был воспринят британским министром иностранных дел без каких-либо возражений. Ко всему прочему царь знал, что Абердин испытывал неприязнь к Наполеону III в той же степени, в какой был благорасположен к нему, Николаю.