Скорее машинально, чем осознанно, Сергей кивнул головой, а мулла только этого и ждал. И хотя в эти минуты он, безусловно, был тут главным распорядителем и действующим лицом (в переводе с арабского «мулла» — «повелитель, владыка»), моджахеды то и дело держали в поле зрения своего командира — одноглазого Саида, молча следившего за процессом. От него, беспощадного и всесильного, в той или иной мере зависели все, в том числе и формально не подчиняющийся никому, кроме Аллаха, духовный лидер.

Сергею велели громко, во всеуслышание сказать: «Я верю в то, что Аллах единственный истинный Бог, а Мухаммед его посланник. — Затем он троекратно произнес: — Ля иляха илляллах ва Мухаммедун расулюллах», что является главной частью ритуала принятия ислама.

После завершения всеобщей молитвы, в которой, стоя на коленях, впервые участвовал Сергей, по-мусульмански нареченный Адамом, к нему стали подходить афганцы. Одни подавали руку, другие слегка хлопали по плечу, а кто-то ограничился сдержанной улыбкой и несколькими словами поздравления. Главный режиссер действа Саид Мухаммед Али был доволен. Наконец-то ему удалось сломить волю «шурави», не только физически, но и духовно подчинить себе этого бывшего русского солдата, которым интересуется сам Панджшерский Лев — Ахмад Шах Масуд. Он явно хочет использовать того в своей спланированной игре.

— Вставай, Адам, пора в дорогу собираться, — разбудил Сверковича таджик Рахмон.

Сергей, впервые услышав свое мусульманское имя, не сразу понял, что тот обращается к нему. Чудно и даже забавно как-то. Что изменилось оттого, что он стал Адамом? Да ровным счетом ничего. Хоть чертом называйте, для себя он по-прежнему Сергей, как мама с папой нарекли. Косвенное воспоминание о родных иголкой кольнуло в душе. «Знали бы они, где я, какая беда со мной приключилась, а впрочем, может, оно — неведение — и лучше? Зачем им расстраиваться, в слезах бессонные ночи проводить, тем более что помочь ничем нельзя».

Сергей быстро умылся, оделся, на ходу уточнив у Рахмона, о какой дороге речь — дальней или близкой.

Путь предстоял в соседнюю провинцию Парван. В одном из кишлаков на полдень была назначена встреча полевых командиров с Ахмад Шахом. После нее Панджшерский Лев хотел лично побеседовать с бывшим русским солдатом. Но об этом Сергей узнал в самый последний момент.

На двух джипах, в первом ехал Саид со своим заместителем и телохранителем, а во второй к охране посадили Сергея, добрались без задержек и приключений. Впрочем, таковые сводились к минимуму: власть здесь принадлежала им, борцам за свободу, а не кабульскому режиму Наджибуллы.

В просторном доме за высоким дувалом собралось несколько десятков полевых командиров. Они по-восточному эмоционально обменивались приветствиями и новостями, прежде чем приступить к главному — обсуждению плана совместных действий против советских войск на весну — лето. Такие встречи проводились два-три раза в году. Они способствовали лучшей управляемости отрядов Ахмад Шаха, в распоряжении которого в середине 1980-х было уже около четырех тысяч боевиков. Хорошо обученные и вооруженные, с боевым опытом они представляли реальную силу на севере Афганистана. Сам Ахмад Шах, получивший прозвище «Лакаб», что по-арабски означает «Счастливый», был серьезным противником, с которым ничего не могли сделать ни советские войска с их самолетами и танками, ни хваленые спецслужбы. Всякий раз, когда, казалось, Панджшерский Лев оказывался в ловушке, он бесследно исчезал, чтобы через некоторое время вновь громко заявить о себе очередной вылазкой. Так к прозвищу «Счастливый» приклеилось еще одно — «Неуловимый».

Пока шло совещание, Сергей, как велел Саид, штудировал книги на дари. Кое-как он уже мог изъясняться на языке афганских таджиков, хазарейцев, ча-раймаков и других этнических групп.

Уже вечером его позвали в дом. В центре большой комнаты стоял среднего роста, худощавый человек в жилетке, одетой поверх светлой рубашки. Это и был легендарный Ахмад Шах. Он внимательно посмотрел на застывшего на пороге Сергея и легким движением руки пригласил подойти поближе.

— Как настроение, здоровье? — вежливо тихим голосом поинтересовался хозяин через переводчика.

— Ташакор, все в порядке.

— Мне сказали, что ты недавно принял ислам. Это очень важный шаг в жизни каждого человека, независимо от национальности. А то, что ты русский, теперь не имеет никакого значения. Твоя родина отныне Афганистан.

Немного помедлив, словно обдумывая, стоит ли развивать эту мысль, Ахмад Шах неожиданно спросил:

— Где ты родился?

— В Белоруссии.

— Горы у вас есть?

— Нет, только реки и озера. Они очень красивые. У одного из них я и вырос.

— Наступит время, и с помощью Аллаха мы заставим русских уйти. Афганистан заживет мирной, счастливой жизнью, которую выстрадало не одно поколение. И под нашим небом найдется место всем, кто сражался за свободу и независимость страны. Я в это свято верю.

При этих словах он поднял свой орлиный нос, устремив пронзительный взгляд куда-то вверх, а волевое, немного костлявое лицо сделалось каким-то отрешенным и решительным.

Затем, видимо, по условленному сигналу, в комнату вошли двое европейцев, в руках одного из них была переносная видеокамера.

— Часа вам хватит на съемку? — на хорошем французском спросил Ахмад Шах. И услышав утвердительный ответ, ни с кем не попрощавшись, неторопливо вышел с моджахедами в другую комнату.

Сергей, освещенный мощной лампой, остался наедине с иностранными тележурналистами. Старший из них, представившийся Мишелем (ему было около сорока лет), немного говорил по-русски. Он объяснил, что его группа готовит документальный фильм о событиях в Афганистане для широкого показа на Западе. В нем Сергею отводится одна из главных ролей. Мишель пообещал даже выплатить небольшой гонорар сразу после съемки.

Сверковичу было как-то все равно. Деньги, конечно, не помешают и будут прибавкой к тому скромному ежемесячному жалованью, что платит одноглазый Саид. Но уже первые вопросы французского тележурналиста заставили Сверковича внутренне насторожиться. Узнав от моджахедов о его участии в нападении на советскую автоколонну, Мишель хотел, чтобы Сверкович на камеру в подробностях вспомнил, как все было. Откровенничать Сергею явно не хотелось, тем более прилюдно сознаваться в совершенном, пусть и под принуждением, убийстве тяжелораненого русского солдата. Вторая группа вопросов касалась политики и сводилась к главному: почему Советский Союз, на себе испытавший все ужасы гитлеровской агрессии, спустя четыре десятилетия вероломно напал и оккупировал Афганистан? Насколько сильна в солдатской среде коммунистическая пропаганда и идеология? Почему он, от рождения православный христианин, отрекся от своей веры и принял ислам?

По тому, как нервничал француз, с каждой минутой теряя выдержку и самообладание, Сергей понял, что не оправдывает возлагавшихся на него надежд. С трудом выдавив из себя несколько односложных фраз о том, что никогда не интересовался политикой, к тому же он простой солдат, по воле обстоятельств оказавшийся не только в чужой стране, но и в противоположном лагере, не приемлет войну в принципе. Но вынужден быть на ней, так как у него нет выбора. Этим продиктовано и решение сменить веру.

Какие-то кадры, отснятые в доме и на улице, где Сергей позировал с вымученной улыбкой на лице и с незаряженным автоматом Калашникова в руках, увезли с собой телевизионщики. Обещанный гонорар так, кстати, и не заплатили. Правда, об этом он меньше всего думал, возвращаясь назад, в свой лагерь.

Первый снег, известивший о смене власти в природе, выпал почти на всей Витебщине, в том числе и в Боровой, в тот год непривычно рано — в конце октября. Да так щедро укрыл землю белым полотном, что люди, еще вчера радовавшиеся запоздалому солнцу и грибному изобилию, с печалью в голосе жаловались друг другу: «Это же сколько опят под снегом оказалось… Эх, хотя бы недельку еще погода постояла». Но у небесной канцелярии свои планы, которые нередко с земными расходятся.