Четверть Миша закончил на одни пятерки, чем тут же порадовал маму. В письме она обязательно сообщит об этой хорошей новости папе. Миша и сам мог бы написать, но пока в грамматике не силен: многовато ошибок делает. Может, в конце зимы соберется с духом и отправит свое письмо в далекий Афганистан.
Интересно, как там отец воюет, скоро уже душманов всех побьет? В горах, конечно, легко спрятаться, но у наших, папа рассказывал, много новых ракет, самолетов и вертолетов есть, они, где хочешь, врага достанут.
Эх, жалко нельзя в Афганистан поехать даже маме. Хоть бы одним глазком взглянуть на горы, живущих там людей и, конечно, побывать в папиной роте, пообщаться с его солдатами. Они, наверное, настоящие герои, не зря отец говорил, что с каждым пошел бы в разведку. Да, он еще совсем мал, первоклашка, но когда подрастет, то уже никто из старшеклассников не посмеет бросить вслед обидное прозвище «шкет».
До Нового года оставалось целых пять дней: быстрее бы уже они пролетели. К счастью, зима выдалась снежной, морозной, так что Миша с друзьями дома не сидел. Рядом с их домом был лесок, а в нем аж три горки, одна пологая, а две покруче. Там и пропадала местная ребятня, оседлавшая лыжи.
Когда друзья увидели на Мишиной руке часы, подаренные папой, толпой ходили следом, чтобы поближе показал. Часы и впрямь стоили такого повышенного внимания: японские, с подсветкой, противоударные, до электронной секунды точные, выносливые. В них можно было даже купаться, падать и прыгать, не опасаясь, что разобьются. А еще он гордился фонариком со встроенным в него миниатюрным радиоприемником и китайским складным ножиком, подобного ни у кого в школе не было.
Длительными, зимними вечерами они с мамой смотрели телевизор, не спеша пили чай с любимым вишневым вареньем, привезенным от бабушки, читали. Миша — свои, детские сказки, а мама — про любовь. Правда, в последнее время она чаще вязала: то теплые носки, то рукавички, а сейчас — симпатичный бело-голубой шарфик — папе в подарок. Он ведь уже через считаные недели вернется домой, вместе с первыми ласточками, которые принесут на своих крыльях весну, и их небольшая квартира наполнится безграничной радостью, семейным теплом и светом. Но это будет в новом году, до наступления которого осталось совсем чуть-чуть, всего двое суток.
…В дверь позвонили.
— Мама, быстрее открывай, это Дед Мороз меня поздравить пришел! — пролепетал Мишка, возбудившийся от одной мысли, что сейчас на пороге он увидит настоящего хозяина далекой Лапландии с полной сумкой подарков. Интересно, что дедушка ему приготовил? Может, большую заводную машину со светящимися фарами или радиоуправляемый самолет? Это было бы просто здорово.
— Извините, мы не ошиблись адресом? Это квартира старшего лейтенанта Ковальчука, а вы его жена? — вежливо уточнил у мамы стоявший на пороге. Нет, не Дед Мороз, а какой-то незнакомый военный дядя в шинели.
Через мгновение произошло то, что Миша никак не ожидал. Его детское сознание не могло постигнуть весь ужас случившегося, и потому истошный, во все горло мамин крик застал его врасплох. Увидев, что мама вовсю рыдает, он, чтобы хоть немного успокоить ее, цепко обхватил талию ручонками и, уткнувшись лицом в юбку, тоже заплакал.
— Нет у нас больше папки, сынок, — сквозь слезы прошептала мама, обессиленно опустив руки на его маленькую голову.
Смысл этих страшных слов отдаленным эхом дошел до него, семилетнего мальчишки, с детской наивностью все еще надеявшегося на какое-то чудо. Но чудеса, видать, и впрямь бывают только в сказке.
Он вновь увидел отца, с усами и ямочкой на подбородке, только глаза у него были закрыты. Может, он просто спит, уставший после дальней дороги? И, никого не спрашивая, Миша в одно мгновение очутился у гроба и со словами «Папка, вставай!» нежно прильнул к лежащему в нем отцу.
После некоторого замешательства мама и военный дядя мягко, но настойчиво отодвинули его чуть в сторонку.
— Иди с ребятами немного погуляй. Потом разберешь елку, — печально сказала мама и вновь заплакала.
А он так старался, впервые наряжая зеленую красавицу! Ох, как некстати она, грациозная и по-праздничному блестящая, пахнущая свежей хвоей, оказалась здесь, в одной комнате с гробом.
— Господи, я до сих пор не могу поверить… Расскажите, как все случилось, — сквозь слезы, чуть слышно попросила мама военного дядю. Он, в задумчивой печали, с трудом подбирал нужные слова:
— Был бой, тяжелый, кровопролитный… Наша рота попала в засаду. «Духов» в том районе втрое больше оказалось, чем мы предполагали. Старший лейтенант Ковальчук приказал мне и еще одному взводному, раненному в руку, с основной группой солдат прорываться к своим, через перевал. А сам с пулеметчиком и еще пятью бойцами остался прикрывать огнем отход роты. Это было единственно верное решение: иначе все бы полегли там.
…Проводить в последний путь погибшего в Афганистане офицера собралось полгородка. Чужие люди, веселыми компаниями отмечавшие Новый год и под вечер возвращавшиеся домой, с недоумением смотрели на траурную процессию, медленно двигавшуюся по центральной улице. Как дико, противоестественно выглядели эти похороны, когда, казалось, сам воздух пропитан праздником, смехом, народным гуляньем, а вокруг эхом разносилось: «С Новым годом! С новым счастьем!» Вот так по чьей-то воле пересеклись параллельные миры, встретились антиподы — горе и радость, жизнь и смерть.
Миша, маленькой мумией застывший в молчании над гробом, ничего этого не слышал и не видел, кроме бледно-желтого отцовского лица, которое так и норовил залепить густой снег. Он словно хотел согреть для покойника промерзшую землю, заботливо разостлав белое пушистое покрывало.
Перед тем как навсегда опуститься гробу с телом в могилу, у него остались самые близкие люди: сын, жена, мать. Миша испугался, увидев, как упала бабушка, будто подкошенная. Со словами «Не отдам!» она мертвой хваткой вцепилась в гроб, и двум здоровым мужикам пришлось основательно напрячься, чтобы освободить ее руки. «О боже, лучше бы ты меня забрал к себе, чем его, молодого, которому жить и жить!» — голосила на все кладбище бабушка.
Мама, кажется, выплакала все слезы. Увидев, что папину медаль и орден кладут в домовину, Миша взглядом попросил оставить их ему, но мама тихо возразила:
— Это не игрушки, а боевые награды, которые принадлежат отцу и больше никому.
Неожиданно грянул воинский салют, заставивший всех на мгновение вздрогнуть, он согнал с верхушек деревьев зевак-ворон. Миша, как велели, по христианскому обычаю бросил три горсти сырой земли на дно могилы, навсегда простившись с родным папой. И заплакал.
С той минуты он перестал верить в новогодние чудеса и сказки. И в Деда Мороза из далекой Лапландии тоже.
«А мы с тобой, брат, из пехоты…»
Как присказку любили повторять эту крылатую фразу из песни солдаты Великой Отечественной войны. Слышал я ее и в горах Гиндукуша. Она была своеобразным паролем, знаком доверия. И хотя царица полей давно уже пересела на колеса и по праву именуется мотопехотой, это выражение, определяющее принадлежность к старейшему роду войск, думаю, жить будет вечно, как и каска, солдатский котелок или фляга.
С командиром батальона 180-го мотострелкового полка майором Сергеем Гузачевым мы познакомились в Панджшере. Поначалу не понравились друг другу. Он мне показался малоразговорчивым и скучным человеком. Как от назойливой мухи отмахнулся от вопросов «приставучего» корреспондента «дивизионки» и попытался было сплавить меня своему замполиту, сославшись на чрезмерную занятость. И это была правда. Я видел, что комбат почему-то все вопросы, включая старшинские, замкнул на себя. До выхода подразделения в горы оставались считаные часы, а еще предстояло решить не одну задачу, в том числе и по тыловому обеспечению мотострелков.
Сухпаек из расчета на пять суток, как и питьевую воду, должны были вот-вот подвезти. С боеприпасами понятно: чем больше с собой в горы их возьмешь, тем тяжелее идти, но зато на душе с этой ношей легче, спокойней.