Вокруг холма стояли дюжины менгиров, словно младшие братья отвесной скалы. Повсюду между ними двигались эльфы, водившие веселый хоровод. На поляне был разбит лагерь. Подобно огромным пестрым фонарикам ночь освещали палатки. Их было так много, что становилось ясно, здесь не только Эмерелль со своим двором.

Внезапно ритм музыки изменился, и Мандред увидел, как от хоровода эльфов отделилась одинокая фигура. Окутанная ярким светом, она взлетела к вершине отвесной скалы и, широко раскинув руки, приветствовала луну.

И словно в ответ на приветствие, из скалы пролился свет, вскоре он заполонил холм и наконец вылился на поляну. Потянулся он и к маленькому отряду. Мандред испуганно задержал дыхание. Один-единственный раз в своей жизни видел он такой свет, когда солнечным полуднем нырнул в чистую воду фьорда. Он хорошо помнил, как посмотрел на солнце из глубины, и как вода изменила его лучи.

Он все еще не решался вздохнуть. Закружилась голова. Казалось, свет течет сквозь него и уносит с собой.

Мандред услышал голоса.

— Нет, с ним все в порядке.

Заморгав, сын человеческий огляделся по сторонам. Он лежал в высокой траве.

— Что это со мной?

— Ты вдруг упал с лошади, — ответил Нурамон. — Однако, похоже, ты не ушибся.

— А где свет? — Мандред попытался подняться. Он лежал рядом с красной палаткой; однако чудесный свет, который тек из скалы, исчез.

Нурамон помог ему подняться.

— Ты первый из сынов человеческих, кто присутствует на празднике Серебряной ночи, — строго сказал Олловейн. — Надеюсь, ты оценишь эту особую милость.

— Мастер меча? — К ним подошли двое эльфов в доспехах. — Королева хочет видеть тебя одного.

Фародин и Нурамон удивленно переглянулись.

— Мы впали в немилость? — сухо поинтересовался Мандред.

— Нам не пристало толковать приказы королевы. — И воины вместе с Олловейном удалились без лишних слов.

— Его пригласили или увели? — удивленно спросила Йильвина.

— Ты имеешь в виду, что королева знает, насколько сильно его помощь опоздала в Анискансе? — спросил Мандред.

— Я думаю, что она хочет выслушать его прежде нас, — ответил Фародин.

На этот раз он обменялся с Нурамоном обеспокоенным взглядом.

Луна опустилась к горизонту, когда стражники вернулись. Больше часа эльфы пробыли наедине со своими сомнениями, в то время как остальные дети альвов весело праздновали. Товарищи последовали за воинами к королевской палатке цвета шафрана. «Она больше длинного дома», — с завистью подумал Мандред.

Когда он хотел войти вместе со всеми, стражники скрестили перед ним копья.

— Прости нас, сын человеческий, — сказал один из них. — В эту ночь тебе не позволено видеть королеву. Уже одно то, что ты присутствуешь на этом празднике — высочайшая честь, которая когда-либо была оказана человеку.

Мандред хотел ответить колкостью, когда ясно услышал доносившийся изнутри голос королевы. Ее тень отчетливо была видна на ткани палатки. Эмерелль показалась ему выше, чем в тронном зале, однако тут, должно быть, все дело было в свете.

— Я рада видеть вас в добром здравии.

— Моя королева, твое желание исполнено. Сын Нороэлль мертв.

— Ты прекрасно знаешь, каково было мое желание и что оно не было выполнено. Гийом умер не от твоих рук, и не от рук твоих спутников. Поэтому не говори мне, что мое желание исполнено! — Голос эльфийской королевы был холоден, словно лунный свет. Никогда прежде Мандред не слышал, чтобы она так разговаривала. — Вы не можете ни понять, насколько разочаровали меня, ни какой вред принесли ваши поступки. Дело было не только в том, чтобы Гийом умер, а в том, как именно он умер. Поэтому не осмеливайся даже спрашивать о Нороэлль! Ваш успех мог бы смягчить вину Нороэлль… Но ничего не изменилось.

Мандред не поверил ушам. Чего хочет Эмерелль? Гийом же мертв! Фародин и Нурамон не заслужили такого отношения. Он с удовольствием сбил бы обоих стражников с ног, чтобы войти в палатку и прочесть ей лекцию о справедливости.

— Госпожа! — упрямо ответил Нурамон. — Я жалею только о том, что не смог предотвратить смерть Гийома. Сын Нороэлль не был тем, кого ты видишь в нем. И если он и был в чем-то виноват, так это только в том, что родился на свет.

— Ты видел, что может сотворить его магия, и хотел привести его сюда! Что бы ты ни говорил, он — сын девантара. И даже в смерти он остается его орудием. У тебя была целая ночь на то, чтобы незаметно выполнить мое поручение. И в ту ночь ты изменил судьбу Альвенмарка. Там, в Другом мире, что-то происходит… Я не вижу этого в своем зеркале, однако я чувствую это. Девантар… Он использует то, как именно умер сын Нороэлль, в своих целях. Он не отказался от мести. Мы должны быть настороже. Никто больше не покинет Альвенмарк. И никто не вернется сюда. Я назначила Олловейна стражем врат, ибо он показал себя самым верным моим воином. А теперь вы можете удалиться.

Мандред ничего не понимал. Чего боится королева? Ни один сын человеческий не обладает ее силой и властью, а она запирает ворота, словно Альвенмарк — это замок, который вот-вот осадят.

Мандред бок о бок с Нурамоном въехали в большой лес. Где-то здесь должен был находиться дом эльфа. Фародин отправился к своей семье. Он хотел прийти вечером, чтобы посоветоваться, что предпринять, поскольку королева установила стражу у всех ворот, которые вели в другие миры. Нурамон казался подавленным. И Мандред хорошо понимал его, ведь королева лишила друга надежды когда-либо увидеть Нороэлль.

Лес вселял в Мандреда ужас. Он не мог ориентироваться здесь, казалось, деревья запутывают его чувства. Чем дальше они углублялись, тем труднее было понять, в каком направлении они едут. Может быть, дело было в дороге, которую выбирал Нурамон. Мандред наблюдал за своим спутником: ему казалось, что эльф доверил поиск тропы коню. И тот так целеустремленно шел сквозь лес, что практически не менял направление. Очевидно, он знал дорогу к дому Нурамона.

Не нужно было преодолевать никаких препятствий, тропа бежала ровно. Может быть, именно это и сбивало Мандреда с толку. Издалека казалось, что в центре леса возвышается поросший деревьями холм. И они давно уже должны были достигнуть его склонов, однако вокруг не было ничего выше муравейника. Быть может, еще сбивало с толку многообразие жизни, окружавшей фьордландца: все эти птицы, дикие животные, не боявшиеся наблюдать за ними издалека, словно хотели посмотреть, как Нурамон возвращается домой.

Чем дальше товарищи уходили в лес, тем выше и старше попадались им деревья. Разнообразие эльфийских лесов снова и снова поражало Мандреда. Здесь дуб рос рядом с тополем, береза — рядом с елью и бук рядом с ивой. И все это гармонировало друг с другом. Казалось даже, что деревья специально выросли так, чтобы соответствовать к соседям. И ему невольно вспомнился Айкъярто.

— Сколько из этих деревьев такие же, как Атта Айкъярто? — спросил он эльфа.

Нурамон посмотрел на него так, словно ожидал чего угодно, только не такого вопроса.

— Деревья — тоже дети альвов? — не отставал он, снова удивляя Нурамона.

— Ну конечно же! — ответил эльф. — Конечно, только одушевленные. Однако в этом лесу их осталось уже немного. Прошли те времена, когда Алаэн Айквитан держал совет.

— Алаэн Айквитан? Это брат Атты Айкъярто?

— Можешь называть это так. Дубы — самые старые. Некоторые утверждают, что они были первыми детьми альвов. Скоро увидишь Айквитана, — Нурамон улыбнулся, и Мандред не понял, была ли эта улыбка хитрой или дружеской. Читать на лицах эльфов и понимать их чувства ему было тяжело.

Они ехали мимо огромных деревьев, и Мандред спрашивал себя, насколько большим должен быть Алаэн Айквитан. Насколько велика его власть?

— А у всех этих деревьев когда-то была душа?

— Да. Они все входили в состав одного большого совета. Но это было давно. И из того совета остался один Алаэн Айквитан. Остальные наделенные душой деревья гораздо моложе.