Чтобы навести где‑либо порядок, как я сказал выше, а главное, чтобы остаться у власти, Керенский, Львов [71] и компания обращались к юнкерам. Для характеристики русского солдата, потерявшего голову от всех «свобод», я расскажу следующий случай. Взбунтовался запасный кавалерийский полк, стоявший в городе Козлове Тамбовской губернии. Полк насчитывал 32 эскадрона, более 3000 солдат. Наша школа получила приказание разоружить этот полк. Поехали разоружать его одна рота юнкеров, одна сотня донских казаков и один броневой автомобиль. По дороге в Козлов, пока мы ехали в вагонах, произошел довольно характерный случай. С нами в вагоне 2–го класса ехал, как представитель власти, член Совета рабочих и солдатских депутатов, по–видимому какой‑то рабочий. Сначала разговор шел мирно. Против «депутата» сидел офицер школы капитан Фриде, [72] лихой гренадер 3–го Перновского полка, старый холостяк. Фамилию назвать могу, так как, по имеющимся у меня сведениям, после октябрьского переворота он и его брат, военный юрист, были расстреляны. Да, так вот, разговорился наш «депутат». Все, говорит, идет у нас хорошо, и народ доброжелательно отнесся к перевороту, только проклятое офицерье сильно тормозит дело. Тут случилось нечто неожиданное для «депутата»: развернулся наш капитан и такую влепил ему затрещину, что тот так и откинулся на спинку дивана. «Как смеешь, ты, каналья, говорить «проклятое офицерье», когда все мы уже пролили кровь за Родину, а тысячи лежат в могилах? А ты‑то воевал? Небось все время в тылу околачивался!» «Депутат» был очень поражен этой оплеухой, но, видя, что со стороны окружавших его офицеров сочувствия он не встретит, начал извиняться: «Простите, господин офицер, не подумавши сказал». — «А ты подумай, а потом и говори!» Дальше мирно доехали до Козлова. Приехавши в Козлов, потребовали на станцию оркестр музыки и под музыку прошли по городу. Впереди четко отбивала ногу юнкерская рота, за нами — казачья сотня, а позади пыхтел броневик. Около часа ночи оцепили казармы кавалерийского полка. Дали три залпа из винтовок по окнам казарм, но поверху, чтобы не задеть людей. В казармы были посланы несколько групп юнкеров, чтобы приказать солдатам выносить оружие во двор и складывать поэскадронно. Люди от этих залпов уже проснулись и метались по казарме, не зная, что делать Приказание выносить оружие во двор было исполнено без замедления. Во дворе были поставлены юнкера, чтобы указывать, кому куда складывать свое оружие. В одном белье, накинув шинели, выбегали солдаты во двор и складывали винтовки поэскадронно. Можно было наблюдать такие картинки: бежит солдатишка с винтовкой и кладет ее в кучу 2–го эскадрона. «Ты какого эскадрона?» — спрашивает юнкер «Так что — 4–го, ваше благородие». — «Так почему кладешь во 2–й?» — «Виноват, ваше благородие!» Таким образом винтовки все были вынесены на двор, и эти же самые солдаты погрузили их в пришедшие грузовики. Таков был наш солдат. Дисциплина, заложенная при первоначальном обучении, у всех у них осталась в душе. Надо было только показать твердую руку, и он опять делался хорошим солдатом. Вот эта самая твердая рука у нас отсутствовала.
Дальше жизнь шла по–прежнему. В определенное время производился очередной выпуск в прапорщики. Приезжал новый командующий войсками Московского военного округа полковник Верховский, позже произведенный Временным правительством в генералы за труды по углублению революции. Полковник Верховский был офицер Генерального штаба, бывший паж. Дальнейшая его революционная карьера известна: он был военным министром, но, как писали, за достоверность чего не ручаюсь, кончил жизнь в подвале Чека.
Ввиду того что наш начальник школы был старый москвич и у него были обширные знакомства в артистическом мире, то у нас в школе часто устраивались концерты, на которых выступали артисты Императорских театров. Всех артистов не помню, но особенно запечатлелись в памяти оперный бас В. Р. Петров со своей знаменитой арией из незаконченной оперы «Ася» и «Ах, зачем на карусели мы с тобой, Татьяна, сели!». Еще приезжали Мозжухин, Максимов, Мигай и известный танцор Мордкин. Бывали и другие.
Но вот поползли тревожные слухи: большевики хотят сделать переворот и взять власть в свои руки. Мы ждем, не имея представления, что из всего этого может получиться. 25 октября получается распоряжение: занять Кремль, в котором собрались главные вожаки переворота. Школа в полном составе выступает днем около 2 часов и идет к Кремлю. Подойдя к Кремлю, увидели, что войти в Кремль нельзя, так как ворота заперты. Тогда получили приказание взять Кремль. Нашей школе пришлось подойти со стороны Никольских ворот и дальше, к Москве–реке. Прибывшая бомбометная команда выпустила несколько бомб по Кремлю, и очень скоро ворота открылись. Были арестованы главари бунтовщиков. Их было 7 или 8 человек. Все они были посажены на гауптвахту 1–го лейб–гренадерского Екатеринославского полка, который стоял в казармах в Кремле. Советский писатель Лев Никулин в своей книге «Московские зори» пишет, что солдаты, сдавшие оружие в Кремле, были расстреляны юнкерами. Это сущая неправда. В Кремле оказалась большая толпа солдат, думаю — около 100 человек, все это бы запасные, которые получили право на увольнение домой и сидели на своих сундучках перед казармами, в которых они жили. Это были пожилые люди, бородачи. Они не могли выйти из Кремля, так как ворота были заперты. И когда юнкера вошли в Кремль, то или по ошибке, или из озорства с чердака городской думы был открыт пулеметный огонь по этим бородачам. Юнкера не сделали по ним ни одного выстрела. Большинство этих бородачей оказалось убитыми или ранеными. Юнкера, посланные на чердак городской думы, нашли там пулемет и ленту стреляных гильз. Пулеметчик же сбежал. Наш начальник школы, полковник Шашковский, перед большевистким переворотом был произведен в генерал–майоры и назначен заведующим всеми школами прапорщиков. Здесь, в Кремле, он был как бы начальником отряда. Один из офицеров предложил ему ликвидировать зачинщиков–бунтовщиков. Генерал Шашковский очень возмутился: «Вы с ума сошли? Как это можно человека лишать жизни!» Через два месяца после октябрьского переворота он и его сын Михаил, банковский чиновник, были расстреляны. Дочь генерала, Лиду, с мужем я встретил в Севастополе во время Гражданской войны.
Кремль был занят нами почти без боя. Было арестовано семь человек главарей–большевиков, и они были посажены на гауптвахту 1–го лейб–гренадерского Екатеринославского полка. Как пишет полковник Трескин, среди них был сын Максима Горького, Пешков. Все они потом были выпущены комендантом Кремля, полковником Морозом, державшимся очень странно.
Вопрос о пулеметах и артиллерии нас заботил. Но с пулеметами дело решилось просто: к нам явились две женщины–прапорщика [73] с двумя пулеметами Максима. Они уже были в боях, и одна из них была легко ранена в руку. Тем, как держали себя эти два прапорщика, можно было только восторгаться они спокойно лежали за своими «максимами» и по приказанию открывали огонь. С орудиями было немного сложнее. Но удалось и это одна юнкерская рота пошла на Ходынку, где стоял запасный артиллерийский дивизион и, захватив там без всякого сопротивления два трехдюймовых орудия с зарядными ящиками и большим запасом снарядов, вернулась обратно в Кремль
В это время в Москве еще не было такой массы войск, и лишь 3 — 4 дня спустя начали стягиваться запасные батальоны из всех окружающих Москву городов Ярославля, Костромы, Шуи, Владимира и др. Таким образом, было стянуто в Москву, как говорят, более ста тысяч человек.
К юнкерам шести школ прапорщиков и двух военных училищ, с другой стороны, присоединились две роты, сформированные из студентов, с офицерами на командных должностях, офицерская рота и подошел еще Корниловский ударный батальон (около 500 штыков). Женских батальонов в Москве не было, они были в Петрограде. Батальон Бочкаревой [74] приезжал, правда, на какой‑то парад в Москву по распоряжению Керенского, очень любившего всякие парады. Сила собралась, в общем, порядочная. Сначала мы занимали широкий район. Штаб всех наших сил находился в Александровском военном училище, а штаб наших школ прапорщиков — в Малом Николаевском дворце, в Кремле. Орудия наши были поставлены около Страстного монастыря, и, когда неприятель пытался было наступать по Тверской, он был отогнан артиллерийским и пулеметным огнем. На нашем участке, в Милютином переулке, находилась телефонная станция. Она занималась нами, но вскоре, под нажимом больших сил, школа наша отошла к Китайгородской стене. Противник пробовал наступать и дальше, но огнем юнкеров легко обращался в бегство.
