В следующей зале я вижу мужчину средних лет, взгромоздившегося на стол и окруженного толпой юнкеров. Это инженер Пальчинский, помощник Кишкина, призывает окружающих не падать духом, т. к. с фронта идут верные правительству части.
Наконец я нахожу коменданта дворца. Перед ним стоит взволнованная сестра милосердия, только что прибежавшая с верхнего этажа (где с 1915 года был размещен госпиталь). Сестра сообщила, что все палаты запружены матросами и солдатами, проникшими, вероятно, со стороны Эрмитажа или внутреннего двора по черной лестнице, о существовании которой никто не догадался предупредить защитников.
Теперь верхние этажи заполнены большевиками. Картина борьбы резко меняется. Баррикады перед дворцом продолжают держаться. Против них ведется беспорядочная стрельба. Женский ударный батальон отбивает наседающих преображенцев и павловцев и по–прежнему держит доступы к дворцу на Миллионной улице.
Но в верхних залах дворца, куда пробрались матросы, идет спорадическая борьба. Слышатся взрывы ручных гранат, винтовочные выстрелы, крики. В желтоватом тумане пыли от падающей со стен штукатурки мутно белеют шары ламп и люстр. Теперь никто не знает, где нападающие и где защитники. Хаос невообразимый. В одной зале защитники разоружают нападающих, в другой — нападающие обезоруживают защитников. Понемногу защита оставляет верхние этажи со стороны Эрмитажа и концентрируется в нижних залах, где находятся министры Временного правительства. Я бегу по коридорам, усеянным матрасами, бутылками, пустыми консервными банками. Кое–где лежат какие‑то военные, раненные или нет — не успеваю разобрать. Натыкаюсь на группу офицеров и юнкеров Ораниенбаумской школы, они бросают винтовки. Ввиду бессмысленности дальнейшего сопротивления, министры Временного правительства отдали приказ о сдаче дворца. Но сдаются лишь те, кого этот приказ может достигнуть, многие продолжают еще в течение долгого времени безнадежный бой.
Около двух часов ночи нас привели в солдатский клуб Преображенского полка. Конвоировавшие нас матросы делились с нами папиросами и были корректны. Не то ожидало нас у преображенцев. Столпившись у дверей клуба, солдаты грозили самосудом. Большой клуб пополнялся все новыми и новыми партиями бывших защитников. Бледные лица, пыльные шинели. Некоторые ранены. Со стороны дворца все еще слышна стрельба, но к трем часам она начинает умолкать. Последние прибывшие защитники сообщают, что дворец окончательно занят. Солдаты проникли в царские погреба, идет поголовное пьянство, насилуются женщины ударной роты, сдавшиеся последними, грабится ценное историческое имущество, рвут со стен гобелены, бьют ценный севрский фарфор. Все министры отправлены в Петропавловскую крепость, а также и часть юнкеров.
Как мы узнали позже, некоторые из юнкеров были прикончены по дороге или же сброшены с мостов в Неву. Количество жертв 7 ноября большевики никогда не опубликовали, да никто их точно не мог и знать.
Так кончилась защита Зимнего дворца и Временного правительства. Его растерянность в те дни трудно объяснить даже сегодня. Как понять, что оно не привлекло к защите восемь военных училищ и около десятка школ прапорщиков, расположенных в Петрограде и его ближайших окрестностях? Четыре дня позже, 11 ноября, группа социалистов–революционеров подняла восстание юнкеров Владимирского, Николаевского инженерного, Павловского и Михайловского военных училищ. Несколько сотен юнкеров начали неравный бой против большевистского гарнизона с целью облегчить передвижение к Петрограду казачьих частей генерала Краснова [10] под Пулковом. Это ненужное восстание кончилось поголовным избиением сотен юнкеров.
Слабовольное демократическое правительство сдало власть тем, кто сделал небольшое усилие ее захватить.
О. фон Прюссинг[11]
ЗАЩИТА ЗИМНЕГО ДВОРЦА[12]
25 октября 1917 года. Гатчина… Час ночи…
Я сидел у себя дома и разбирался в приказах, циркулярных постановлениях и другой бумажной волоките, так как всего три месяца назад, принял Школу прапорщиков Северного фронта. Неожиданный звонок. Я отворил дверь и увидел вестового канцелярии. Не дожидаясь моего вопроса, он подал мне бумажку, доложив:
— Телефонограмма Главковерха. Там сказывали, очень спешно.
Это был боевой приказ Главковерха: «Немедленно выступить с юнкерами школы в Петроград, Зимний дворец, на защиту Временного правительства».
Со 2–го на 3 июля того же 1917 года школа уже была вызвана в Петроград и подавила первое восстание большевиков. [13]
Подняв юнкеров, я приказал построиться во дворе при полной боевой выкладке, а сам тем временем телефонами снесся с железнодорожниками о немедленном предоставлении воинского поезда. В это время ко мне в канцелярию вошел школьный комитет: председатель, поляк, юнкер Малиновский, латыш, не то литовец Балдамус и третий, эстонец, фамилии коего но упомню. Эти юнкера потребовали от меня немедленной отмены приказания, так как я якобы не имел права отдавать такового, без согласия комитета. Осадив этих голубчиков «боевым приказом», я повел роты, и в пятом часу утра поезд двинулся на Петроград, куда мы прибыли на Варшавский вокзал в начале седьмого часа утра, 25 октября.
Накануне, 24–го, еще в Гатчине, я слыхал, будто в столице ожидаются беспорядки, но слухи тогда были так обильны и противоречивы, что особого значения я им не придавал. Однако в поезде меня многое стало тревожить. Особенно упорно ходившие слухи о переходе гарнизона столицы на сторону большевиков. Поэтому, высадившись на Варшавском вокзале, я наметил маршрут к Зимнему дворцу, по возможности минуя казармы. Перейдя мост, через Обводный канал, мы свернули на Лермонтовский проспект, чтобы миновать Измайловские Казармы, далее мимо Мариинского дворца и, наконец, по Морской, под аркой, вышли на площадь Зимнего дворца.
День был ненастный, сыро–холодный, слегка моросило, словом, типичное петербургское осеннее утро. Улицы почти пустые, одиночные пешеходы да несколько дворников, подметавших у ворот. Мы были не спавши, голодные и продрогшие.
Оставив свой батальон у Александровской колонны «оправиться», я вошел в штаб войск гвардии и Петроградского военного округа. Двери настежь открыты, внизу, в передней, груда бумаги, сломанные стулья, какие‑то свертки и склянки. Впечатление разгрома. Я поднялся на первый этаж — там также никого и полный хаос. Стал окликать — ответа не было. Наконец мне почудились, где‑то в конце коридора, голоса. Я — туда. Что ни дверь — то в комнате все перевернуто, до столов включительно, — но никого нет. Наконец в одном из последних покоев я нашел двух офицеров: полковника Полковникова [14] и, по–видимому, его адъютанта, штабс–капитана в штабной форме.
На мой вопрос — где бы я мог повидать командующего войсками округа? — полковник дрожащим, полузаикающимся голосом, как бы нерешительно сознался, что это он самый и есть. Когда я ему сообщил, что прибыл со школой Северного фронта на защиту правительства, мой полковник сразу успокоился и заговорил нормальным голосом. Оказалось, что все писаря и весь штаб ночью побросали работу и оставили его на произвол судьбы. На мой вопрос — куда же пристроить мою часть? — полковник, мне посоветовал ввести юнкеров в Зимний дворец.
Во дворце мы расположились в нижнем коридоре, что тянулся параллельно площади. Юнкера быстро применились к местности, нашли ход на кухню, сами растопили плиту и сварили чай. Во всем дворце ни одной живой души. Лишь в десятом часу показались два дворцовых лакея. От них я узнал, что имеется и дворцовый комендант, но он еще спит. Наконец комендант появился. Был 11–й час. Я ему представился. Это был полковник лейб–гвардии Петербургского полка, фамилии не помню, сильно изнуренный и, как мне показалось, нашим присутствием не особенно довольный. Обсудив положение и обстановку, комендант решил охранять дворец, высылая цепи наружу и тем самым преграждая в него доступ. Я возражал, так как, по–моему, цепи можно высылать только в виду противника, что в данном случае не соответствует положению.
