– Тиш-ше! – прошипел мужчина. – Акустика тут… готическая.

Изнутри церковь пребывала в таком же плачевном состоянии. Убранство давным-давно было разбито или уничтожено иными способами. Фрески потемнели и кое-где покрылись бурыми пятнами. Крыша в нескольких местах провалилась, и солнечные лучи вносили толику света в этот мрачный беспорядок.

– Покрой голову, – полушутя заметил Большой.

– Чего?..

– Женщине же нельзя находиться в церкви с непокрытой головой…

– Да?.. – переспросила Маленькая. – Но поче…

Однако договорить этот вопрос ей было не суждено. Громом посреди ясного неба, словно ангел вострубил в последний час, раздался колокольный звон! Напарники от неожиданности аж присели. А звон гремел, не смолкал, он отталкивался от стен, от потолка, от карнизов и обрушивался на двух людей, что вторглись в церковь.

Из-за громогласного звона люди не расслышали шагов, но Большой краем глаза успел заметить какое-то движение на лестнице, уводившей в колокольню.

Резким толчком в спину отправив спутницу за колонну, сам он спрятался за соседней. И вовремя! Точку, где миг назад они находились, накрыл заряд дроби. Одновременно звон прекратился – внезапно, как и раздался. Выстрел и последовавшие за ним клацанье затвора и грохот падения стреляной гильзы произвели впечатление овеществленного божественного гнева.

Напарники затаились за колоннами. Когда улеглась пыль и воцарилась тишина, мужчина рискнул выглянуть из-за кромки укрытия… И тотчас же нос к носу столкнулся со стрелком. Стрелял человек… Облаченный в пыльную линялую сутану, подпоясанную разлохмаченной веревкой, этот человек был стар. Лицо его изуродовали глубокие морщины, веночек волос вокруг тонзуры, выбритой на макушке, отливал инеем.

Насколько человек был стар, настолько же он казался безумным. Блеклые голубые глаза буквально засветились жаждой убийства.

Сделав подсечку Большому, на секунду замешкавшемуся от неожиданности, «монах» ухитрился свалить непрошеного гостя на грязный пол. Служитель церкви наставил на него крупнокалиберный, с прикладом помповый дробовик, нараспев произнес: «In no-omine patris, et filii, et spiritu-us sancti! A-ameno!», и начал жать на спусковой крючок… Но Большой оказался проворнее, он был категорически не согласен с подобным приговором, способным столь бездарно оборвать его отчаянный путь домой. Нащупав рукой увесистый обломок чего-то деревянного, мужчина успел швырнуть его в голову убийцы в сутане и перекатился влево.

Выстрели служитель сразу, без предисловий, его цель просто не успела бы сменить положение… Но именно это молитвенное посвящение спасло Большому жизнь. Во имя отца, и сына, и святого духа! Прогремевший выстрел роем свинцовых шариков выбил чудом уцелевший доселе витраж с изображением пастыря и овец. Неубитый гость рывком вскочил на ноги.

– Побегаем, сволочь?! – крикнул он по-русски и рванул в сторону алтаря. Туда, как он заметил, уже переместилась и там спряталась девушка. Укрывшись за массивным, покрытым вмятинами и выщербинами металлическим котлом, предназначение которого ни он, ни она не знали, напарники затаились.

Свихнувшийся служитель религии, шаркая подошвами и бормоча что-то на латыни, уже направлялся к алтарю и котлу…

– Делаем так: одновременно выбегаем в разные стороны, дальше по обстоятельствам, – проинструктировал Большой по-английски. – Ты, главное, держись подальше от этого психа, Маленькая, и все будет в порядке! Поняла? Итак… Вперед!!!

Как будто тараканы, застигнутые включенным светом, девушка и мужчина припустили влево и вправо. Церковный среагировал моментально. Заряд дроби полетел вслед большей по размеру цели… Ба-бах! Перезарядка. Еще один ба-бах! И еще…

Два, три и четыре. У сумасшедшего служителя в запасе осталось не больше парочки патронов…

– Эй, ты!!! – завопила внезапно девушка.

Псих резко повернулся к другой цели и послал в ее сторону еще заряд дроби.

Пять. Большой уже целился из своего «кольта» в профиль обезумевшего «монаха»… Но тот вдруг обернулся к нему. Взгляды их столкнулись, встретились. Большому раньше как-то не доводилось стрелять в людей вот так, глядя им прямо в глаза. И он снова замешкался на секунду. Убийце в сутане ее оказалось достаточно для двойного клац-клац и нажатия спускового крючка.

Клац… Затвор дробовика выбросил цилиндрик стреляной, опустевшей гильзы.

Клац. Дослан следующий патрон. Последний скорее всего, но и одного достаточно…

Щелчок спуска.

Выстрела нет.

Осечка!!!

Та-дах!!! Гулко выстрелил «кольт».

Магнумовская пуля, выпущенная им, угодила старому «монаху» прямо в сердце.

Не пожелавший принять гостей с миром защитник церкви опрокинулся и рухнул, скошенный орудием системы Мистера Кольта, уравнявшим права людей, которых Мистер Бог создал разными. Рядом грохнулся на пол дробовик, все заряды которого пролетели мимо целей.

– Requeiescat in pace, тьфу, – сплюнул Большой и перевел с латинско-церковного на человеческий: – Покойся с миром, последний защитник. Вот тебе и готическая красота… Маленькая, идем отсюда. В этом осиротевшем оплоте религии нам делать нечего.

– Да, нам вон туда, кажется, – согласилась девушка и показала на дверь, ведущую в кулуары за алтарем. Клубившаяся в этом дверном проеме непроглядная серость через промежутки разной длительности на мгновеньице сменялась четкой картинкой. На секундочку в проеме проглядывалось пространство, с виду ничем не напоминавшее помещение для священников, которому в любой церкви положено там находиться.

Упокоившийся служитель в эту дверь при жизни так и не выходил. Он не решился покинуть свой храм в поисках иной доли.

«…семь=тринадцать=сорок две=

пять=пятнадцать=девять=семь=

сорок пять=шестнадцать=пять=

И все прыгнувшие – кроме четырнадцатой Олры, но она просто отчаялась! – пытались выискать в сдвоенных щелчках определенную систему. Тринадцать вспышек, следствия их прыжков – доказательство прискорбной истины, заключившейся в том, что никому из моих товарищей по несчастью систему отыскать не удалось. Никто из них не разгадал ребус. Но вначале необходимо все-таки доказать наличие какой бы то ни было системы в принципе. А после уж разгадывать сию шараду, определять параметры и припоминать слова для кроссворда.

Они все убеждали себя, наивные, что какая-то система прерывания – есть. Но лично я в этом абсолютно не уверен.

Поэтому даже не пытаюсь. Они – пытались. Все. Кроме Олры. Но она отчаялась… В результате приходится признать – мне, единственному, кто это признание еще способен сделать: все, кроме Олры, тупо прыгали «на авось». Слепо надеялись. Цеплялись за тот самый исчезающе ничтожный шанс. Верили в иррациональное везение. В подарок судьбы. С-суки злорадной…

Поэтому наугад играли «в очко» с неумолимой теорией вероятности. Стояли, дрожали, что-то там в уме просчитывали, высчитывали… и таким вот образом, как одержимые, свет за светом, с перерывами на тьму, по очереди считали, надеялись, желали. Затем рано или поздно они прыгали – когда им чудилось, что уловлено или просчитано: вот-вот прозвучит первый, начальный щелчок…

Их всех больше нет. А я пока – есть. И я пока живой. Не прыгаю.

В ЗОНЕ я.

Я трус. Потому что. Не боюсь тигр, не боюсь прочих скотов и скотин местных и пришлых, малых и больших, глупых и не очень, наверное, я даже красных жирафозмеерексов не боюсь, но вот прыгнуть – страшусь позорно, до дрожи в кончиках пальцев, до грани обморока.

Странно, если разобраться по существу. В жизни ДО ЗОНЫ я, случалось, подумывал о самоубийстве, и мне твердила «окружающая среда обитания»: что самоубийство – трусость, что это не выход, достойный человека. Всего лишь аварийный люк, черная лестница. Живи там, где живешь, и радуйся тому, что живешь, пускай и по уши в безысходной тоске и боли. Жизнь, мол, прекрасна, пускай и не для всех… В ЗОНЕ жить не лучше, хотя и по иным причинам; внутренняя среда обитания – сплошной ночной скрученный кошмар, из тех, от которых просыпаешься с безумным воплем на устах… Ничуть не сахар, словом. Даже не сахарин. Но аксиома внешнего мира «самоубийство – трусость» сидит в моем сознании крепко-накрепко, окопалась на совесть, и тут уж я не могу заставить себя перепрыгнуть собственный инстинкт самосохранения. Синоним – «самоубиться». Само – нет-нет, ни за что! Не дождешься от меня подарочка, ЗОНА!!! Слышишь?!