– Но… – Все, что казалось таким ясным еще минуту назад, превращалось в недоразумение. Что я видела? Просто тень, облако, закрывшее солнце. И все же запах жасмина по-прежнему преследовал меня.
– Ты устала, дорогая, мы все устали. Постарайся не думать о нем. Разве он дал понять о своем расположении? Хоть раз написал тебе с тех пор, как мы покинули Рим? Нет. Ни одной женщине его не удержать, разве что мадам Фортуне, если это хоть как-то тебя утешит.
Бедная Анджела. Она говорила разумно, но в том, что касалось Чезаре, мне не нужен был здравый смысл. Когда к нам прибывали курьеры и привозили письма с его печатью, во мне вспыхивала надежда, и каждый раз письма оказывались для донны Лукреции, или дона Ферранте, или кого-нибудь из его свиты. А я утешалась двумя записками, полученными от Чезаре еще в Риме, не столько читая, сколько лаская каждую строчку, каждую буковку пальцами и глазами.
– А Ипполито тебе пишет? – резко спросила я и сразу пожалела, заметив гримасу боли на лице подруги.
– Я велела ему не присылать писем. Не хочу, чтобы поднялся шум, прежде чем мы устроимся в Ферраре.
Я начала подниматься по лестнице.
– Беда в том, что ты не представляешь, каково это – по-настоящему любить. Иначе ты бы поняла, что нам не нужны письма. Мы… он… он просто здесь, вот и все.
– Так вот почему ты хранишь записку, которую он тебе прислал, за корсажем. Подожди, я отряхну твою юбку, а то к ней пристали лепестки. – Анджела потянула носом и одобрительно захмыкала. – Люблю зимний жасмин. Стоит солнцу опуститься, как он заглушает все остальные ароматы. Этот цветок дарит надежду.
Из Урбино мы направились на восток к Пезаро, на территории Чезаре, а оттуда поскакали дальше, до Болоньи, и повсюду ощущалось его присутствие. Все дороги выровнены и отремонтированы, и во всех его городах, что мы посетили, нас шумно приветствовали толпы ребятишек в его ливрее. Они размахивали оливковыми веточками и кричали: «Герцог, герцог, Лукреция, Лукреция!» Дворцы, в которых мы останавливались, тоже заранее привели в порядок – ликвидировали урон, нанесенный артиллерией, отчистили пятна от дыма на стенах. В залах повесили новые гобелены, изображавшие триумф Цезаря, и новые тюфяки на утином пуху появились на кроватях, где отдыхал Чезаре после изматывающих битв. А теперь там предстояло лежать без сна его сестре, рассматривая парчовый балдахин или разрисованный альков, и размышлять о доне Альфонсо.
В Чезене дон Ферранте удвоил охрану своей будущей невестки, когда до него дошли слухи, что муж Доротеи Караччоло планирует набег с целью украсть донну Лукрецию и обменять потом на свою жену. Дон Ферранте ехал прямо позади ее паланкина, хотя иногда отставал, чтобы лишний раз проверить охрану, и долго о чем-то говорил с их офицером, на мой взгляд, слишком молодым для столь ответственного поста. Мы двигались быстро, потому что он постоянно подгонял нас. Форли, Фаэнца и наконец Имола, где мы остановились по настоянию донны Лукреции на целый день. Она захотела вымыть волосы и дать нам всем возможность немного прийти в себя, прежде чем заехать в Болонью и окончательно оставить позади любое подобие того, что мадонна могла бы назвать домом. Она была, как мне казалось, вроде атлета, сделавшего паузу, чтобы собраться с силами перед финальным броском к финишу – сосредоточилась на том, что было внутри, и отстранилась от всего, что ее окружало. Анджела сравнивала ее с теми, кто накануне Дня Всех Святых проходил сквозь вуаль на ту сторону реальности и уже был не способен найти дорогу обратно.
Дни мытья волос обычно напоминали наши посещения бань в саду Санта-Мария-ин-Портико. Пар, поднимавшийся из огромных котлов с горячей водой, куда мы погружали кувшины, чтобы смочить волосы мадонны, создавал ту же самую атмосферу доверительности. Не видя ясно друг друга из-за дымки, мы охотнее делились нашими тайнами. От нас требовалось очень осторожно и тщательно намочить волосы мадонны, не попадая на кожу головы, а затем нанести на каждую прядку осветляющую смесь из шафрана, взбитых яичных белков и лимонного сока. Мы говорили, обращаясь к воде, или спутанной массе золотистых волос, или к нашим собственным пальцам, вымазанным липкой оранжевой пастой с острым запахом.
В Имоле, однако, все происходило по-иному. Мадонна в основном отмалчивалась, лишь временами раздраженно жалуясь – то вода слишком горячая или слишком холодная, то кто-то дернул ее за волосы или брызнул на рубашку. Мы занимались нашим делом в гнетущей тишине, чувствуя, как липнет одежда к телу и щекочет нос запах шафрана – так пахнет землей на кладбище во время дождя. Сначала вымыли волосы простым белым венецианским мылом, потом мылом с отдушкой из розового масла и сушили их полотенцем, прежде чем нанести осветлитель. Неожиданно мадонна дернула головой и сердито взглянула на миску с клейкой оранжевой массой так, словно та ее оскорбила.
– Здесь не хватает яичных белков, – заявила она.
– Но, мадонна, яиц положили ровно столько, сколько всегда.
Как обычно, Элизабетта Сенесе не знала, когда ей лучше помолчать. Кузина Джеронима, читавшая вслух «Жизнь святого Себастьяна» – видимо, в слабой надежде направить его стрелы на тщеславие мадонны, – замерла и сложила руки на коленях. Анджела закатила глаза так, чтобы видела я, что меня очень обрадовало, а то после нашего разговора в Урбино о письмах отношения между нами были натянутые.
– Значит, это были маленькие яйца, – возразила мадонна. – Виоланта!
– Да, мадонна.
– Ступай в кухню. Принеси яиц и две миски, чтобы их разделить. – Донна Лукреция, как всегда, проявила домовитость.
Я сполоснула руки в котле и обтерла мыльную пену старой простыней, которой обвязалась, чтобы защитить платье. Откуда мне знать, где тут кухня? Примыкает ли она к герцогским покоям, где мы расположились, или придется искать главный кухонный блок, построенный, несомненно, вдали от самой крепости, где хранились оружие и порох?
– Да, мадонна.
Поскольку не последовало дальнейших указаний или разъяснений, я поклонилась и отправилась на поиски кухни. Стоило мне закрыть дверь в покои донны Лукреции, как я сообразила, что госпожа тоже никогда здесь прежде не бывала. Почему-то тот факт, что Имола принадлежала ее брату, заставил меня думать обратное.
Не знаю, как долго я бродила по каменным переходам с толстыми, грубо обработанными стенами, наспех и кое-как прикрытыми коврами и гобеленами, когда свет из открытой двери привлек меня в комнату с высоким потолком и большим арочным окном. Услышав голоса, я вошла и попала в подобие оружейной, хотя использовался зал скорее для выставки, чем в практических целях. Зимой рано смеркается, поэтому здесь горели факелы, и их мигающее пламя отражалось от доспехов, расставленных по углам комнаты. На беленных известью стенах были развешаны копья, дротики, алебарды и боевые топоры. По центру комнаты выстроились открытые сундуки, заполненные мечами и кинжалами в богато украшенных ножнах.
В зале сидели двое, мужчина и женщина. Хотя я видела только их спины, было ясно по непринужденной манере, с какой они склонили друг к другу головы и касались локтями, что они не просто знакомые. Мне сразу захотелось уйти, но они заметили мое присутствие.
– Монна Виоланта, – произнес дон Ферранте, оборачиваясь. – Удивлен видеть вас здесь. Вы разве интересуетесь оружием?
– Я потерялась, ваша милость, – пролепетала я. – Я ищу кухню.
– Ясно. Мы можем помочь? Ты ведь знаешь расположение дворца?
Он обратился к женщине, но она не ответила, а продолжала сосредоточенно разглядывать рыцарское снаряжение, которому было отведено почетное место прямо под окном. Я посчитала подобное поведение грубым, да и платье на ней было на вид дешевое, аляповатого пурпурного цвета, какое пристало носить скорее шлюхе, чем даме. Я почувствовала себя неловко и, обидевшись, тоже уставилась на доспехи.
Они были изумительно сделаны и украшены золотой гравировкой в виде вьющихся роз, с бутонами, листиками и шипами, изображенными до мельчайших подробностей, но при этом они выглядели так, будто предназначались для рыцаря с дефектом в фигуре. Во-первых, они были маленькие, словно для мальчика, а не взрослого мужчины, а во-вторых, нагрудная кираса была выгнута и сужалась книзу, к узенькой талии.
