Трудно сказать, сразу ли унаследовал сын дар отца. Это станет известно позднее. Может статься, что он не обладает необходимой душевной прочностью и тогда заболеет, а может и вовсе помереть. Но не исключено, что скрытые в нем возможности расцветут, и тогда он станет человеком, которого все будут уважать и побаиваться

Ведь если кто-то занедужит, он произнесет нужную мантру на непонятной смеси старосунданских и арабских слов, пошлет ее к охраняющему больного духу концентрированным импульсом душевных сил, потом дохнет или плюнет на снадобье из травок, вселит в него магическую силу, заговорит и даст больному. Тот выздоровеет, если верит в чудодейственность дукуна. Если болезнь не отпустит, значит, больной пришел к колдуну с сомнениями насчет его способностей.

Самое «действенное» средство готовили так: собирали влагу с ладоней новорожденного, его отвалившийся пупок, первое испражнение, остриженные на 35-й день после рождения волосы и все это смешивали. О физических «лечебных» свойствах такого зелья говорить, разумеется, глупо. Если оно и оказывает помощь, то исключительно как катализатор психотерапии.

Или вот еще одно, на этот раз приворотное снадобье. Девушке, страдающей от неразделенной любви, надо в четверг, в сумерки, помочиться на широкий лист травы келади под священным баньяном. После того как дукун прочитает над «зеркалом» заклинание, необходимо посмотреться в него, попытаться увидеть в нем лицо возлюбленного. Здесь, как и в первом случае, присутствуют естественные выделения человека. В них, верят индонезийцы, заключена особенная, таинственная, действенная сила. Эта вера — явный пережиток анимистических представлений.

Дукуны, как правило, мужчины. Необычайную способность они получают в дар от природы или наследуют и совершенствуют специальными духовными и физическими упражнениями. Но бывают и женщины-дукуны. Причем если первые — колдуны, так сказать, по откровению свыше, то вторые становятся колдуньями в результате «неожиданного озарения». Домохозяйка, ничем не выделяющаяся среди товарок по деревне, вдруг в одно утро объявляет, что во сне к ней спустился ангел и наградил ее даром исцеления. Молва о новоявленной ворожее мигом облетает округу, и вот уже к ее дому в надежде на выздоровление стекаются больные и увечные.

Особыми талантами в управлении «потусторонними силами», по убеждению индонезийцев, обладают бадуи. Они потомки подвергшихся некоторому влиянию индуизма анимистов из сунданского княжества Паджаджаран, которые, не желая покориться исламу, ушли в конце XVI столетия в горы Кенденг на северо-западе Явы и зажили там замкнутой, оторванной от мира общиной. Ныне их около полутора тысяч. В силу самоизоляции они сохранили в гораздо большей степени, чем другие этносы острова, архаичные верования. Бадуи поклоняются духам предков, важнейшим из которых почитают своего прародителя Батар Тунггала, вместилищем душ умерших считают каменистые террасы в верховьях реки Чиундунг. Подчиняются целому ряду табу. Им запрещено входить в контакт с иноверцами, читать и писать, пользоваться транспортом, носить одежду любого цвета, кроме черного и белого. В их жилищах нет мебели, во дворах — домашних животных. Они не пользуются железным плугом, едят только рис, рыбу, овощи, фрукты и дикий мед.

В трех из 35 поселений бадуев проживают потомки основателя племени. Туда полностью закрыт доступ для посторонних. Его зорко охраняют отряды, вооруженные отравленными кинжалами. Большая часть поселений бадуев размещена в так называемой «промежуточной зоне». Туда тоже не допускаются люди иной веры. Но проникнуть все-таки можно. Правда, для этого необходимо получить специальное разрешение центральных властей и местной племенной верхушки. В остальных поселках живут бадуи, мало придерживающиеся законов предков. Границы между тремя зонами строго соблюдаются. Для сношения с внешним миром племя имеет специальных посредников в третьей зоне.

Аскетизм, строгий регламент жизни, яростное сопротивление любым покушениям на неприкосновенность «священной земли», таинственность бадуев дали народной фантазии предостаточно пищи для сочинения о них невероятных историй. Так, якобы в колониальные времена один голландский этнограф вопреки предупреждениям прожил среди бадуев в «промежуточной зоне» две недели, сделал массу записей, но когда вернулся в Батавию, то скоропостижно скончался, а записи его бесследно исчезли. Это одна история.

А вот другая. Проживающая в Джакарте дочь бадуя, предки которого еще в XVII веке порвали с племенем, однажды ночью услышала стук в дверь. На пороге стояли три человека в черном одеянии. Не успела она и рта раскрыть, как один из них спросил: «Мы не опоздали?» Ее отец умирал той ночью от тяжелой, продолжительной болезни. Ночные пришельцы провели с ним ночь, а утром ушли, не сказав ни слова. После их ухода старик скончался. Как бадуи могли узнать о приближении его смерти? В глухих горах, за 250 миль от столицы, не признавая ни телефона, ни телеграфа?

К этой истории я могу добавить и ту, что приключилась со мной. Я тоже собрался хотя бы приблизиться к таинственному краю, доехать хотя бы до «внешней зоны». Выезжая со двора, я довольно сильно ударил бампером машины о неожиданно закрывшуюся под напором ветра створку железных ворот. При выезде из города спустило колесо — первый раз за целый год пребывания в Индонезии. До городка Рангкасбитунг добрался без приключений, побродил по базару, позавтракал в китайском ресторанчике «Рамаяна». Но после Рангкасбитунга дорога оказалась такой узкой и разбитой, что ехать пришлось почти все время на второй скорости. А через час мытарств уперся в яму, образовавшуюся на дороге, видимо, после мощного ночного ливня. О продолжении путешествия не могло быть и речи. Пришлось повернуть назад.

На обратном пути вдруг вижу: идет старик, босой, с длинным посохом, в длинной черной рубахе и белом тюрбане. Возликовал, что все же не зря встал ни свет ни заря. Поспешно сделал несколько кадров. Бадуи прошел мимо и глазом не повел. Как будто меня и не было. Когда я приехал домой и занялся фотопленкой, то оказалось, что в спешке я сорвал перфорацию пленки и напрасно суетился на дороге. Старика не было ни на одном кадре. Ну не наваждение ли?

В таких глубинных районах, как территория бадуев, индонезиец считает себя не хозяином материального мира, а лишь его частью. Поэтому он преисполнен уважения к «сверхъестественным силам», боится совершить что-либо вступающее в конфликт с ними. С этой верой, уходящей корнями в анимистическое прошлое и в деревнях получившей наиболее полное воплощение в культе дукунов, сталкиваешься на каждом шагу. Яванец никогда не отправится в путь без предварительного определения наиболее благоприятного времени для путешествия. Отец-сунданец будет ночами медитировать, чтобы выбрать ребенку имя, которое бы послужило ему надежным щитом от всяческих невзгод.

В Джакарте у кинотеатра «Мулиа Агунг» 64-летний Правиро вот уже много лет продает берегущие от дурного глаза амулеты, ограждающие от болезней священные камешки. Он может и погадать, предсказать будущее, угадать прошлое и настоящее. На Западной Яве в городах Сумеданг, Субанг, Сукабуми за 200 рупий я покупал «билеты в рай» — квадратики серой дешевой бумаги с напечатанными кружевом арабской вязи предсказаниями. Индонезийские китайцы платят большие деньги за рыбу, название которой созвучно с китайским словом «здоровье», готовы отвалить солидную сумму за автомобильный номерной знак с цифрами 1, 3 или 8, поскольку их звуковое сочетание обещает «процветание».

По официальным данным, только на Яве существует более 200 проповедующих черную магию сект. Они объединяют около 220 тысяч человек. Джакартская «Кекелуаргаан», джокьякартская «Пангесту» имеют последователей по всему острову. Один из членов последней, Хартоно, в беседе со мной утверждал:

— Нельзя описать слепому от рождения цвет, нельзя познать неподвластное человеку. Надо просто верить, что такое существует, этого можно добиться только абсолютной, слепой верой.