Это были рядовые деревенские петухи, а не принадлежащие к специальной бойцовской породе. Да и изрядно старые, с облезлыми боками, ободранными хвостами. Петухи, казалось, решили просто разыграть спектакль и избавиться от настырных приставаний ребят. Поэтому и бой был вялым и коротким.

Другое дело — настоящие петушиные бои. Для индонезийцев они служат развлечением с незапамятных времен. Фрески с изображением дерущихся кочетов сохранились на камнях индуистского храмового комплекса Пенатаран на Восточной Яве; при дворе Маджапахита существовала почетная должность «смотрителя царских бойцовых петухов». Со временем была выведена специальная порода боевых птиц с мощными лапами, узкой, мускулистой грудью. Бои устраивались регулярно и в кратонах, и в деревнях. О победителях слагались легенды. Им давали звучные, запоминающиеся имена: Гордый Солдат, Кривое Крыло, Бьющий В Глаз. Схватки тогда чаще всего кончались гибелью одного из соперников, так как на шпоры цепляли острые как бритва стальные ножички.

Вокруг арен сражений охваченные азартом зрители заключали пари. Были даже такие случаи, когда на петушиных боях проигрывались целые состояния. В одной из яванских сказок жена обрушивается на мужа со словами: «Ты, бездельник и игрок, сделал нас нищими. Готов утащить последний горшок к нечестивым дружкам на петушиный бой». Но все это было и быльем поросло. Сейчас петухов продолжают стравливать в глубинке, но до смертельного исхода никогда драку не доводят. Все чаще эта традиция становится всего лишь детской забавой.

Крестьянские дети, собравшиеся на развалинах голландской крепости, не стали больше мучить хитрых петухов. Подхватив их подмышки, они шумной ватагой побежали в светло-зеленую заросль молодого бамбука навстречу новым развлечениям и играм.

Англичанин Стэмфорд Раффлз в 1814 году писал: «...с момента появления европейцев яванцы не упускали ни одной возможности восстановить свою независимость». Первым знаменем освободительной борьбы стал ислам, возводящий в богоугодный подвиг убийство неверного, а тем более христианина, злейшего врага магометанства. Шейх Юсуф Алмагасари, султан Хассануддин, имам Бонджол, другие вожди первых выступлений индонезийцев за национальное достоинство призывали к джихаду — священной религиозной войне. Вера была символом сопротивления унизительной кабале, воплощением национальной чести.

Под исламскими лозунгами проходило и самое крупное антиколониальное крестьянское восстание на Центральной Яве, которое вошло в историю как «яванская война». Оно продолжалось с 1825 по 1830 год и отняло у колонизаторов столько сил и средств, что в Амстердаме, по собственному признанию голландцев, всерьез подумывали об отказе от колонии. Возглавлял восстание легендарный принц Дипонегоро.

Пожалуй, никакой другой национальный герой Индонезии не пользуется такой широкой популярностью, как этот неукротимый предводитель крестьянского ополчения. О нем сложены легенды, его именем названы улицы и площади в разных городах, многие известные и неизвестные художники считали своим долгом запечатлеть его на холсте, ему посвящены десятки памятников. Весьма выразителен монумент в центре Джакарты, на площади Мердека (Свобода). Распластавшийся в стремительном прыжке горячий конь, а на нем легкая, подобравшаяся перед ожесточенной схваткой фигура полководца в чалме истового мусульманина и с развевающимся, как боевое знамя, длинным традиционным шарфом.

Первые два года войны штаб Дипонегоро размещался к северу от Джокьякарты, высоко в горах, в пещерах Селаронг. Подняться к ним можно от одноименной деревни, население которой уже привыкло к туристам.

На центральной площади алун-алун, без которой не обходится ни один населенный пункт Индонезии, как бы мал он ни был, меня сразу атаковали со всех сторон, едва я вышел из машины. Мальчишки лет пяти-шести предлагали пачки ярких почтовых открыток, ребята постарше навязывались в провожатые, молодая яванка с густо намазанным рисовой пудрой лицом совала в руки футболку, на которой блеклыми красками был запечатлен Дипонегоро на коне. Рубашки с изображением принца в разных видах продавались и в лавках по периметру площади. Но уже по опыту я знал, что портрет героя после первой же стирки превратится в пятно неопределенного цвета, и поэтому отклонил назойливые домогательства яванки.

От деревни до пещер нужно идти полтора-два километра по крутой, посыпанной гравием тропе, змейкой вьющейся среди лесной чащобы. Я любовался распускающимися прямо на стволах деревьев большими яркими цветами, прислушивался к шумно возящейся где-то рядом стае обезьян, воркованию тысяч невидимых горлинок, замечал огромных рыжих муравьев, дружно переносящих через утоптанную тропинку длинную тысяченожку. Но вскоре стало не до этого. Из-за крутого подъема дыхание прерывалось, в висках стучало, пот заливал глаза, ноги никак не хотели отрываться от земли. В голове была одна мысль: скорее бы добраться. Путь был труден не только из-за крутизны подъема. Лес обволакивал липкой влажностью, душил тяжелыми испарениями, цеплялся колючим кустарником. Когда я наконец выбрался на небольшую площадку перед пещерой, то буквально рухнул на сколоченную из жердей скамейку и долго сидел, прежде чем с глаз спала пелена, восстановилось дыхание, перестали мелко дрожать ноги.

Небольшой, в человеческий рост, вход в пещеру был оправлен покосившейся рамой из толстых деревянных балок. Проникнуть внутрь оказалось невозможно. Не пускала выстроенная в глубине, в полутора метрах от входа, железная оградка. Из поясняющей надписи явствовало, что это была пещера «Каконг», в которой размещался непосредственно штаб Дипонегоро. Стрелка на табличке показывала путь ко второй пещере — «Путри».

С площадки хорошо просматривалась вся долина, тянущаяся на юг до невидимой Джокьякарты. Из пещеры любое передвижение большого скопления людей можно было заметить заблаговременно и успеть скрыться до того, как оно подойдет к подножию горы. Неудивительно поэтому, что неоднократные попытки голландцев захватить принца в его убежище не увенчались успехом. Каждый раз солдаты колониальных войск врывались в пустые, покинутые партизанами пещеры. В народе в связи с этим отважного Дипонегоро почитали как человека, обладающего сверхъестественной способностью становиться невидимым.

Индонезийский историк Сагимун объяснил неуловимость вождя восстания гораздо прозаичнее. Выше в горах есть еще пещеры. Но добраться до них может только тот, кто знает единственно возможный к ним путь. Там Дипонегоро и отсиживался, пока разъяренные голландцы с факелами в руках обшаривали нижние пещеры. Принц мог бы оказаться в ловушке, если бы колонизаторы знали о существовании еще одного убежища. Но в окружении Дипонегоро не было предателей. Никто не польстился даже на объявленную Батавией высокую награду за его голову — 50 тысяч гульденов. По тем временам, когда хороший буйвол стоил 25 гульденов, это была колоссальная сумма.

И все же белые схватили неистового принца. В марте 1830 года они пригласили его на переговоры в город Магеланг, пообещав полную неприкосновенность. Однако, как только Дипонегоро с двумя военачальниками поднялся на крыльцо отведенного для встречи дома, генерал де Кок подал рукой знак. На площадь перед зданием из боковых улочек в боевом порядке вышли голландские войска, к крыльцу резиденции подкатила сопровождаемая конным конвоем черная карета с железными решетками на окнах. Это была западня, устроенная вероломными, лживыми колонизаторами.

Известный индонезийский художник Раден Салех, писавший в европейской классической манере, запечатлел предательский акт на полотне. Копия его картины висит в одной из комнат здания, где должны были состояться переговоры. Дипонегоро, одетый в длинный полосатый халат — наряд, свидетельствующий о его аристократическом происхождении,— пытается выхватить из-за пояса кинжал. Но увы... поздно! Его руки крепко держат дюжие офицеры. Де Кок в окружении подчиненных стоит, надменно сложив руки на груди, чуть в стороне. Принц и генерал смотрят друг на друга. В пронзительно жгучих глазах первого — презрение несломленного, благородного воина к подлому негодяю, в бараньем взоре второго — самодовольство недалекого солдафона. И хотя принц выглядит тщедушным среди рослых голландцев, из поединка взглядов становится очевидным, кто здесь подлинный победитель.