Мужчина был одет в длинное серое пальто, напомнившее мне кавалерийскую шинель, голова его была закутана в рябой шарф, поверх которого он нахлобучил еще и мятую фетровую шляпу с обтрепанными полями. Такое одеяние, показавшееся бы весьма странным внизу, здесь было вполне оправданным. Даже мне, северянину, было довольно прохладно в предусмотрительно прихваченной куртке. Как, должно быть, мерз в такой ранний час мой одинокий компаньон.

Он остановился поодаль, присел. Не мешал любоваться зарождением дня. Но стоило мне обернуться к нему, он тут же подошел и вежливо предложил показать путь к дымящемуся внизу белыми клубами кратеру. Мужчина осторожно взял мою сумку с фотоаппаратурой, вручил мне вытащенный из-за кустов высокий посох и пригласил следовать за ним.

Спускаться было не трудно. Нас вела хорошо утоптанная тропинка, вьющаяся по внутренней стороне кратерной чаши, густо заросшей высоким кустарником и деревьями. На их стволах росли огромные, будто фарфоровые цветы, источающие густой, одуряющий запах. Слышалась звонкая песня джунглей, слагаемая из стрекотания кузнечиков, сверчков, цикад, воркования горлиц, других птиц. Из всего этого неумолчного хора время от времени вырывались пронзительные ноты какого-то неведомого мне певца. На мои расспросы, кому принадлежат голоса, провожатый отвечал одним словом:

— Бурунг (птица).

Только один раз его ответ был иным. Когда с вершин деревьев из многоголосого ансамбля выделилось протяжнее «уа-уа», он сказал.

— Моньет (обезьяна).

Дно кратера было усыпано огромными камнями, из-под которых в некоторых местах со свистом и шипением вырывались струи ослепительно белого пара. Таблички, установленные возле фонтанов, предупреждали не подходить близко во избежание отравления. Мы с полчаса побродили меж камней, послушали стенания бедного принца, так и не узнавшего причины своей трагедии, и отправились в обратный путь.

Подъем по склону кратера при уже достаточно высоком солнце был несравненно тяжелее. Мой гид, однако, показал себя стоиком. Он не снял «шинели», хотя пот лил с него так же обильно, как и с меня.

Известный вулканолог и путешественник Гарун Тазиев после посещения Явы писал: «...здесь все время кажется, что поверхность земли только формируется». И неудивительно. Небесный свод над островом подпирают 44 вулкана. Из них 28 — действующие. В «огненные горы, такие громадные и неисчислимые, заполнившие всю твердь земную» обратилась волшебная стрела, которую олицетворяющий подземные силы бог выпустил в борьбе с хозяином небес. Так яванская мифология объясняет то, что современная наука называет «зоной повышенной сейсмической активности».

Сейсмографический институт в Джакарте регистрирует ежедневно два-три потряхивающие остров толчка. Это работа грозного Мерапи, в гигантской сковородке которого постоянно готовится регулярно расплескиваемая по окрестностям раскаленная вязкая лаза; Бромо, пышущего то сверкающими на солнце водяными парами, то серым от вулканической пыли дымом; Каванджена, кратер которого кипит мгновенно убивающей все живое серной кислотой; Папандаяна, накопившего громаднейшие запасы серы, а также других вулканов.

Самое страшное извержение, которое индонезийцы хранят в памяти, произошло в августе 1883 года. С невероятной силой тогда взорвался Кракатау на островке в Зондском проливе. Рассвирепевшие недра плевались в небеса раскаленными камнями, которые поднимались на высоту в 100 километров, ревели так, что было слышно даже в Австралии. Объединившиеся в неистовстве огонь и вода выжгли яванский и суматранский берега на глубину в 200 километров. За три дня буйства стихии погибло 36 тысяч человек.

Это была не первая вспышка гнева Кракатау. Сохранились предания о его не менее разрушительном извержении в XVI столетии. Индонезийские специалисты пытаются определить цикличность деятельности вулкана. Последний взрыв привел к образованию трех крошечных безжизненных островков. В середине островной цепочки в конце 20-х годов появились первые признаки подземной активности. Начал расти новый конус, который к настоящему времени уже достиг 800 метров. Повторение катаклизма, считают местные вулканологи, следует ожидать где-то в конце будущего века.

Во время моего пребывания в Индонезии Западную Яву несколько месяцев терроризировал вулкан Галунггун. Сначала он излился на свои склоны лахарами — горячими, все сокрушающими потоками грязи, образовавшейся из лавы и растопленных льдов. Тысячи людей остались только с тем, что успели схватить в руки во время панического бегства от кипящих вязких рек. Потом Галунггун принялся обильно посыпать окрестности пеплом, превращая день в сумерки, губя посевы, умерщвляя домашний скот, загоняя людей в плотно закрытые, душные дома.

Индонезийцы издавна относятся к вулканам двойственно. Они считают их и злом и благом. В минуты гнева «покрытые мохнатыми волосами и сверкающие огненными клыками» исполины все превращают в прах. Но, мстя за свое вечное заточение, они в то же время удобряют землю. Разносимые быстрыми горными речками продукты извержения, в которых много минеральных солей, позволяют снимать по два-три урожая в год. Поэтому люди, пренебрегая риском, негаданной каждый раз опасностью, жмутся к горным склонам, пытаются задобрить подземные силы.

Раз в год, в июне, в полнолуние у разверстой пасти Бромо на Восточной Яве собираются сотни окрестных жителей. В зияющей глубине бездонного колодца, верят они, скрывается жаждущий пищи гигант. Это с его каждым вздохом к небу устремляются плотные, крутящиеся ленты дыма.

Вокруг Бромо живут тенггеры, считающие себя потомками Антенг и Тегера, супругов, которые первыми поселились в этих диких местах. Последние слоги имен жены и мужа, сложенные вместе, дали название всему племени. Я хотел подняться к вершине вулкана вместе с тенггерами. Но в деревне Сукапура, самом крупном из ближайших к горе населенных пунктов, заведующий туристическим бюро отговорил меня от этой затеи.

— Тенггеры,— сказал он,— настороженно относятся ко всему чужому, даже к нам, яванцам. Лучше наймите лошадь и провожатого. Я вам в этом охотно помогу.

Так я и сделал. Подъем мы начали вдва часа ночи. Проводник шел впереди, таща за собой на поводке низкорослую послушную лошадку, я шел, пока позволяла крутизна тропинки, пешком сзади. Полная луна хорошо освещала дорогу, вьющуюся среди темного кустарника. Над нашими головами бесшумно мелькали летучие мыши, слышались меланхолические, нагоняющие уныние размеренные крики какой-то ночной птицы, в кустах заливались древесные лягушки, временами в уши, наполняя душу страхом, врывался жуткий треск в темноте кустарника, сокрушаемого, как казалось, чьей-то гигантской стопой.

Но уже через час навеянные ночью страхи развеялись. И справа и слева стали видны освещаемые красным светом факелов цепочки людей. Иногда нам попадались хижины, на стенах которых можно было рассмотреть связки сверкающих в лунном свете шелковыми боками крупных луковиц. Тенггеры разводят овощи: лук, капусту, морковь, картофель. Во влажных, постоянно жарких долинах эти огородные культуры растут плохо, а здесь, в горах, они дают хорошие урожаи. Мы были на вершине одними из первых. Луна щедро лила эй ровный таинственный свет, затопляя мягким серебром каменистую пустыню под названием Море Песка, голые, изрезанные продольными морщинами бока горы Баток, подсвечивая стелющийся вдоль южного горизонта дымок вулкана Дахамеру. Безмолвие, нарушаемое лишь глухими вздохами Бромо, безжизненность каменистых склонов, густо испещренных прячущими непроницаемую темень расщелинами, пустынность создавали ощущение пребывания на краю лунного кратера. Только приближающиеся красноватые ниточки плавающих во тьме огней напоминали о том, что это Земля и что здесь ты не один.

На вершине стали появляться ведомые распевающими заклинания колдунами тенггеры. Они сгрудились кучками около края кратера, разожгли костры из прихваченного с собой хвороста, расселись. Каждая деревня вокруг своего костра. Под аккомпанемент сухих, гулких ударов деревянными палочками по бамбуковым пеналам завели монотонные, гипнотизирующие песни. Один за другим сидящие тесным кругом мужчины и женщины — кое-где были и дети — начали присоединяться к мерно покачивающемуся из стороны в сторону шаману, сидящему в центре, в отблесках трепещущегося пламени. Вскоре они составили одно живое кольцо, неровно освещаемое пробуждающим первобытные страхи, но и восторги тоже огнем.