— Ты с ним… ты с ним спала?

— Ох, Блейк, ради бога…

Спала. Энни, его Энни, его жена спала с другим мужчиной. Блейк испытал взрыв необузданного животного гнева, ярости, подобной которой он не знал никогда в жизни. Ему захотелось заорать, запрокинув голову, выпустить с криком свой гнев, но он сидел совершенно неподвижно, до боли сжав под столом кулаки. Теперь положение изменилось, очень сильно изменилось, и ему нужно было действовать с величайшей осторожностью.

— Ты завела роман, — тихо сказал он и поморщился от самого звука этого слова, от образов, которые оно порождало в воображении. Энни извивается от удовольствия. Энни целует чужие губы, прикасается к телу другого мужчины. Он поспешно прогнал эти ужасные мысли. — Думаю, ты сделала это в отместку мне.

Энни рассмеялась:

— Не все в мире вращается вокруг тебя.

— Итак… — Что вообще можно сказать в такой момент? Блейку хотелось пробить кулаком стекло в окне, но вместо этого он должен был сидеть как джентльмен, делая вид, что ему не больно, что это не его сердце было сейчас вырвано из груди. — Наверное… — Он пожал плечами. — Я думаю, мы можем друг друга простить.

— Мне не нужно твое прощение.

Блейк поморщился. Это были те самые слова, которые он бросил ей в лицо несколько месяцев назад. Наверное, тогда они больно ранили ее. Господи Исусе, как же больно теперь они ранили его.

— Мне очень жаль, Энни, — тихо сказал Блейк, не сводя с нее глаз.

Он впервые по-настоящему понял, что он наделал. В своем высокомерном эгоизме он не задумался, через что он заставил ее пройти. Он приукрашивал свое поведение, используя словарь девяностых: «Мне нужно пространство, нет смысла оставаться вместе, если ты не счастлив, тебе без меня будет лучше, мы отдалились друг от друга…» И он сам во все это верил! Теперь-то он видел свою ошибку. Эти слова были пустыми оправданиями мужчины, который считал, что общие правила к нему неприменимы. Он вел себя так, словно их брак был помехой, досадным ограничением на собственность, которую он хотел перестроить. А слова, которые действительно имели значение, — любить, беречь и заботиться, пока смерть не разлучит нас, — он небрежно отбросил в сторону, словно они ничего не значили.

Блейку впервые в жизни было за себя стыдно.

— Я не представлял, как это может быть больно. Но, Энни, я тебя люблю, в это ты можешь поверить. И я буду любить тебя до конца моих дней. Не важно, что ты делаешь, куда ты пойдешь или что ты скажешь, я всегда буду здесь, буду ждать твоего прощения. И любить тебя.

Блейк увидел, что она словно встрепенулась, и заметил, что ее губы расслабились. На какое-то мгновение, на одно биение сердца, она смягчилась, и он, как любой хороший адвокат, знал, как ухватиться за эту возможность. Он нежно дотронулся до ее подбородка, вынуждая посмотреть на него.

— Ты думаешь, я не люблю тебя по-настоящему, что я тот же самый эгоистичный мерзавец, каким я был всегда, и что ты мне нужна, потому что ты облегчала мне жизнь, но это не так, Энни. Ты делаешь мою жизнь полной.

— Блейк…

— Помнишь прежние дни? Когда мы жили в том пляжном домике в Лагуна-Нигель? Я не мог дождаться, когда уйду с работы, чтобы увидеть тебя. А ты всегда встречала меня у дверей, помнишь? Бывало, ты распахивала дверь и бросалась в мои объятия. А помнишь, когда родилась Натали, я забрался к тебе в узкую больничную койку и провел с тобой ночь, пока та старая худющая медсестра не пришла и не вышвырнула меня? А как насчет того раза, когда мы с тобой в полночь строили на пляже песочные замки, пили шампанское и мечтали о доме, который у нас когда-нибудь будет? Ты сказала, что хочешь спальню голубую с белым, а я сказал, что, если хочешь, можешь выкрасить ее хоть в лиловый, лишь бы ты обещала всегда быть в моей постели.

Теперь Энни плакала.

— Блейк, прошу тебя, не надо…

— Не надо что? Не напоминать тебе, кто мы и как долго мы были вместе? — Он достал из нагрудного кармана носовой платок и стер слезы с ее лица. — Энни, мы — семья. Мне надо было понять это раньше, но я был слепым и глухим эгоистом, я слишком многое принимал как само собой разумеющееся. — Его голос понизился до хриплого шепота, и он смотрел на Энни сквозь пелену собственных слез. — Энни, я тебя люблю. Ты должна мне верить.

Она вытерла глаза, по-детски шмыгнула носом и отвела взгляд.

— Блейк, я верила тебе двадцать лет. Теперь это уже не так легко сделать.

— Я и не думал, что это будет легко.

— Думал, думал.

Блейк печально улыбнулся:

— Ты права. Я думал, что, как только ты услышишь мои извинения, ты бросишься мне на шею, и мы вместе уедем в закат. — Он вздохнул. — Ну, и что же дальше?

— Я не знаю.

«Наконец-то, по крайней мере, хоть какая-то надежда».

— Ты должна дать мне — нам — еще один шанс. Когда ты об этом просила, я согласился, я поразмыслил о том, что пошло не так, и вот я здесь. Энни, ты должна ответить мне тем же — подумать. Ты должна это сделать ради нашей семьи.

— О, это здорово! Лекция о семейных ценностях из твоих уст! — Она достала из сумочки пудреницу, открыла и посмотрелась в зеркальце. — Отлично! Я выгляжу как человечек, слепленный из теста.

— Ты выглядишь прекрасно.

Она подняла взгляд на Блейка.

— Но мои волосы отрастут.

— Мне не следовало это говорить.

Энни со щелчком захлопнула пудреницу.

— Да, не следовало.

Под ее непривычно твердым взглядом Блейк чувствовал себя неуютно, и это напоминало ему, что после двадцати лет брака он совсем не знает женщину, которая сидит напротив него.

— Четырнадцатого июня я буду ждать тебя дома. Тогда и сможем обсудить… это.

Энни встала, и Блейк заметил, что ее походка была нетвердой. Очевидно, она держит себя в руках огромным усилием воли. Это дало ему надежду.

— Энни, я не сдамся. Я сделаю все, что потребуется, чтобы вернуть тебя обратно.

Она вздохнула.

— Блейк, для тебя всегда было очень важно победить.

С этой язвительной репликой она повернулась и вышла из кафе.

Ник ждал возвращения Энни. В первый час он говорил себе, что он идиот. Он же знал, что она не может вернуться очень быстро после такой встречи. Но прошло два часа, потом и три, и четыре, и пять. Заставляя себя улыбаться ради Иззи, он устроил из ужина настоящее пиршество. Он отыскал рецепт Энни и решил приготовить куриные грудки с кукурузными хлопьями и картофельными чипсами. Но забыл вовремя поставить варить рис, и поэтому подал жаренную в духовке курицу с нарезанными бананами и кусочками сыра. Он, как мог, старался поддерживать разговор, но и Иззи, и он сам остро чувствовали, что один стул за столом пустует. Все было хорошо до того момента, когда Иззи с молочными «усами» над верхней губой посмотрела на него и спросила:

— Папа, она ведь вернется, правда, папа?

Вилка Ника громко звякнула о край тарелки. Он понятия не имел, что ответить, и поэтому поступил, как большинство родителей: ушел от ответа.

— Не разговаривай с полным ртом, — сказал он, отводя взгляд.

После ужина они вымыли посуду, потом Ник искупал Иззи и уложил в постель; к этому времени его била нервная дрожь. Он даже не смог сосредоточиться и почитать Иззи на ночь. Он поцеловал ее в лоб и выбежал из комнаты.

Блейк оказался именно таким, каким Ник его представлял. Когда он увидел красивого, уверенного в себе, явно успешного мужчину в дорогом темном костюме, он почувствовал себя пустым местом. Он с беспощадной отчетливостью увидел, словно в зеркале, себя: дешевые, поношенные джинсы с обтрепанными штанинами, футболка, которая когда-то была голубой, но после бесчисленных стирок ее цвет превратился в унылый серый, порванная петля ремня, который он все никак не удосужится сменить… А о своей внешности он даже думать не хотел: глубокие морщины, рано поседевшие волосы…

Блейк был всем, чем Ник не был и никогда бы не мог быть. Ему хотелось, чтобы он мог отбросить свои тревоги и подумать о чем-нибудь еще — не важно о чем. Но чем больше он старался освободить свои мысли, тем больше Энни их занимала. Энни завладела его сердцем и душой и даже не знала об этом. Как ни странно, никогда прежде он не чувствовал себя семейным человеком в такой степени, как сейчас.