В понедельник Энни, Ник и Иззи погрузились в машину и отправились в национальный парк Олимпик. Потом они все трое плавали в большом бассейне отеля, купались в горячих серных источниках. Когда стало смеркаться, они двинулись в обратный путь.

К тому времени, когда они разгрузили вещи из машины и разложили все по местам, было уже почти полночь. Ник предложил Энни остаться и переночевать в его комнате, и она не стала возражать. Она позвонила Хэнку и сказала, что вернется домой утром.

— Энни Вирджиния, ты думаешь, что поступаешь разумно? — строго спросил он.

Энни еще раз сказала, чтобы он не беспокоился, и повесила трубку. Она и сама не знала, правильно ли сделала, приняв предложение Ника. Но это было и не важно — Энни очень плохо себя чувствовала. Ей хотелось рухнуть в любую кровать, какая найдется поблизости, и проспать часов десять. У нее болела спина, болела голова, на обратном пути ее почти все время тошнило. Она определенно была не создана для долгих походов.

Стараясь не пересекаться с Ником, она торопливо поднялась на второй этаж, зашла в ванную, а потом легла и провалилась в глубокий сон.

Но и утром она чувствовала себя не лучше. В голове пульсировала боль. Она лежала в кровати, боясь пошевелиться, — Энни была уверена, что иначе ее бы вырвало. Она сосчитала в уме до десяти, потом осторожно приподнялась на локтях. В окно спальни заглядывало солнце, от яркого света было больно глазам, а голова просто раскалывалась. Было прекрасное майское утро, но Энни этого не видела.

Энни осторожно сглотнула, потом откинула одеяло и поплелась в маленькую ванную, примыкающую к спальне. Включать свет она не стала — меньше всего ей хотелось видеть себя в зеркале. Она двигалась как столетняя старуха, на то, чтобы почистить зубы и умыться, ей потребовалась целая вечность. А когда она закончила, то едва держалась на ногах. Энни вернулась в спальню и забралась под одеяло. Ее трясло, и она закрыла глаза.

Через какое-то время, может быть, через час, а может, через минуту, в дверь постучали. Энни приподнялась в кровати:

— Войдите.

В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Иззи:

— Энни? Я есть хочу.

Энни попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.

— Привет, милая. Входи, но не подходи ко мне близко, кажется, у меня грипп.

Иззи вошла в комнату и прикрыла за собой дверь.

— Я ждала, когда ты появишься. Я сначала подумала, может, ты от нас ушла, но папа сказал, что ты ночевала у нас. — Большие карие глаза Иззи смотрели с тревогой, у Энни защемило сердце.

— Иззи, я бы не уехала, не попрощавшись с тобой.

— Взрослые иногда так делают.

— Ох, Иззи… — Энни изменила положение, и у нее сразу закружилась голова. Выждав мгновение, она сказала: — Ты права, взрослые иногда так поступают.

Энни хотела сказать еще что-нибудь успокаивающее, но вдруг громко чихнула. Она едва успела прикрыть нос рукой, как чихнула снова. Она бессильно откинулась на подушку. Энни не могла припомнить случая, когда бы она чувствовала себя так паршиво.

Глаза Иззи расширились.

— Ты заболела?

Энни слабо улыбнулась:

— Не заболела всерьез, просто приболела. У меня, похоже, простуда, наверняка ты и сама не раз простужалась.

Иззи кивнула:

— Да, это когда из носа текут зеленые сопли.

— Да уж, хорошенькая картинка. Я, пожалуй, немного посплю, но позже мы с тобой еще поговорим, ладно?

— Хорошо. Пока.

— Пока, дорогая.

Когда Иззи ушла, Энни потянулась к тумбочке у кровати и сняла телефонную трубку. Узнав в справочной номер, она позвонила в приемную доктора Бартона. Трубку сняли на первом же гудке.

— Семейная клиника Мистика. Это Медж, чем я могу вам помочь?

— Привет, Медж. Это Энни Колуотер. Я бы хотела записаться на прием к доктору Бартону.

— Что-нибудь неотложное?

«Только если зеленые сопли можно считать экстренным случаем».

— Нет, пожалуй.

— Доктора сейчас нет в городе, он уехал отдыхать на остров Оркас. Он предупредил меня, что вы можете позвонить, и сказал, что в случае необходимости можно направить вас в Порт-Анджелес к доктору Хокинсу. — Медж понизила голос до театрального шепота: — Он психиатр.

Несмотря на слабость, Энни улыбнулась.

— Ну, в этом нет необходимости.

— Ладно. Вы, конечно, помните, что записаны на прием на первое июня, эта запись остается?

А вот про это Энни совсем забыла. Депрессия, которую она испытывала в марте, прошла, от нее осталось лишь бледное воспоминание. Наверное, теперь у нее нет необходимости в этом визите, но доку Бартону будет приятно узнать, что от ее депрессии не осталось и следа.

— Да, эта запись остается, спасибо, Медж.

— О’кей, не забудьте, в десять тридцать утра.

Энни прикрыла глаза, как только повесила трубку. Она задремала, и ей приснилось, что она находится в незнакомом прохладном лесу. Она слышала шум падающей воды и жужжание стрекозы. Она чувствовала, что в темной лесной чаще есть кто-то, но она не видела, кто это, только слышала чье-то ровное дыхание. Ей хотелось дотронуться до невидимого незнакомца, но она боялась. Там, где она стояла, было безопасно, а ее ждали в чужом мире, порядков которого она не знала. Энни боялась, что если пойдет туда, то заблудится и не найдет дороги обратно.

— Энни?

Она открыла глаза и увидела на краю своей кровати Ника. Она с трудом приподнялась, облокотившись на локти, и попыталась улыбнуться.

— Привет!

— Иззи сказала, что ты заболела. — Ник наклонился к ней и потрогал лоб.

— Правда?

— Надо померить температуру. — Он протянул градусник. — Открой рот.

Энни открыла рот, как послушный ребенок. Прохладный градусник скользнул под язык, и она сомкнула губы.

— Я принес тебе омлет и апельсиновый сок. И вот еще тайленол и вода.

Энни с удивлением смотрела, как Ник направляется в ванную и возвращается, на ходу сворачивая мокрое полотенце. Он положил влажное полотенце на ее лоб и протянул ей две таблетки тайленола.

— Вот, выпей.

Энни уставилась на две маленькие таблетки на его ладони и вдруг часто заморгала.

— Энни, ты плачешь?

— Черт! Это, наверное, аллергия или менопауза. Всю неделю я чувствовала, что со мной что-то не то. А может, это перед…

Энни чуть было не сказала «перед месячными», но в последний момент прикусила язык. Мужчина, с которым она разговаривает, не ее муж, и месячные — не подходящая тема для беседы. Всего лишь неуместное в этой ситуации слово — и Энни остро почувствовала свое одиночество. Возможность говорить что угодно в любое время, раскрыть любой секрет о себе — в браке это было естественно. Теперь у нее нет никого, с кем бы она могла быть настолько откровенной.

— Энни, в чем дело?

В голосе Ника было столько нежности, что она расплакалась. Горько плакать без видимой причины было унизительно, но Энни ничего не могла с собой поделать.

— Ты, наверное, думаешь, что я идиотка.

Ник усмехнулся:

— Тебя волнует, что подумает городской пьяница?

Энни шмыгнула носом.

— Не смей так о себе говорить!

— Так принято среди богачей Калифорнии? Может, мне полагается делать вид, что я не заметил твоих слез? Давай-ка рассказывай, в чем дело.

Энни закрыла глаза. Казалось, ей понадобилась целая вечность, чтобы обрести голос.

— Никто никогда не давал мне лекарство, если только я сама просила. — Ее слова прозвучали так жалобно, что Энни стало неловко. Она попыталась как-то исправить положение, чтобы не выглядеть такой слабой и незащищенной. — Я долго была женой и матерью, это я всегда заботилась о них, когда они болели.

— А о тебе никто не заботился, — сделал вывод Ник.

Это был не вопрос, а утверждение, и Энни хотела было возразить, но не смогла. Его слова определили то, что было неправильно в ее браке. Она делала все, чтобы жизнь Блейка была благополучной, она любила его, заботилась о нем и оберегала. Все эти годы она находила оправдания его эгоизму: он устал, он много работает, его мысли заняты делами. А все это было лишь красивой оберточной бумагой, в которую была упакована горькая правда.