Обрадоваться увиденному не успел: дорога вдруг вильнула, и — вот он, брус шлагбаума, перегородивший ее; около него, нахохлившись, топтались два полицая.

Интересно, будут обыскивать или нет? Хотя мужики и заверили, что их на станцию пропускают запросто, чем черт не шутит?

И он коснулся рукой кармана — тут ли аусвайс, вроде бы толково изготовленный бригадным умельцем. Но старик, возглавлявший их цепочку, свернул с дороги на тропочку. Полицаи будто не заметили этого, и Устюгов понял, что тропочка — своеобразный служебный проход, пользоваться которым разрешено и патрульным из местных.

Дальше все произошло тоже так, как и предсказывал старик: жандармы, стоявшие пикетом на привокзальной площади, их пропустили, скользнув по ним глазами словно по пустому месту; потом короткий инструктаж, и они, миновав станционное здание, где было полно солдат, вышли к путям.

Здесь, когда рядом никого из чужих не было, старик спросил:

— Теперь что от нас требуется?

Григорий во время разговора с мужиками и словом не обмолвился о том, зачем его людям надо проникнуть на станцию; наверняка из осторожности умолчал об этом. Устюгов решил придерживаться этой же тактики:

— Теперь мы сами.

— Барину виднее… Наш участок — от того семафора. — Старик кивнул на запад. — На пять километров тянется. А кончаем мы свой дозор завтра. Точнехонько в это время.

Устюгову почудилось, что за этой вроде бы обыкновенной информацией кроется самая вульгарная боязнь за свою жизнь, и пытливо взглянул на старика, чтобы в его глазах прочесть недосказанное. Однако тот уже повернулся к нему спиной и неторопливо зашагал вдоль рельсов к семафору.

Остались подрывники одни на станционных путях. Устюгов прежде всего подумал о том, что здесь болтаться без дела — привлечь к себе внимание фашистов. Он стрельнул глазами по сторонам. И сразу увидел двух солдат, которые, положив руки на автоматы, висевшие у них на груди, шли в их сторону; эти, казалось, уже зацепились за них глазами. Зато почти рядом был осмотрщик вагонов. Он молотком с длинной ручкой равнодушно бил по колесам. И водонапорная башня метрах в пятидесяти… Похоже, даже не охраняется…

Вспомнилось, что Григорий не раз поучал: «Чем ты увереннее себя держишь, чем ты нахальнее ведешь себя, тем больше тебе от гитлеровцев доверия».

И Устюгов крикнул осмотрщику вагонов:

— А ну, иди сюда!

Тот поколебался мгновение, но подошел.

— Ты этот вагон проверял? И не заметил, что дребезжит колесо? Во всяком случае, мне кажется, что дребезжит.

— Перекрестись, если кажется, — проворчал осмотрщик, но ударил молотком по указанному колесу.

Звук был звонкий, чистый, но Устюгов стоял на своем:

— Ну, убедился?

Фашистские солдаты вовсе рядом…

Осмотрщик вагонов, похоже, намеревался ответить грубостью, но, увидев фашистов, вдруг как-то иначе, проникновеннее, посмотрел на четырех мужиков, которые, хотя и были бородаты, по возрасту должны были служить в армии, и сказал неожиданное:

— Давай еще разок проверим. И этот, и соседние…

Когда солдаты вермахта поравнялись с вагоном, около него, ожесточенно споря, копошились пятеро русских. Они не испугались, они работали, и солдаты потеряли к ним интерес, прошли дальше. Даже не оглянулись. Поэтому и не видели, как два человека, поколдовав над замком, висевшим на двери водонапорной башни, сняли его, бесшумно скользнули внутрь башни и прикрыли за собой дверь.

С ноября 1943 года по февраль 1944 года бурно росли в Белоруссии партизанские соединения и отряды. Так бурно, что на 2 мая 1944 года в здешних лесах действовали уже 52 их бригады, один полк и 7 отдельных отрядов, имевших на вооружении не только винтовки и автоматы, но и орудия, минометы, станковые и ручные пулеметы и даже противотанковые ружья.

Большая часть этого оружия была доставлена с Большой земли, но и сами партизаны к этому времени в боях с фашистами добыли тысячи винтовок, автоматов, пулеметов и миллионы патронов.

Огромная партизанская силища в те месяцы таилась в лесах и в болотах Белоруссии, постоянно тревожа фашистов налетами на малые гарнизоны и диверсиями на дорогах. Главное же — партизаны не только бились с врагом, но и вели непрерывную разведку. Настолько эффективную, что с 31 мая по 22 июня 1944 года ими было выявлено расположение 287 фашистских частей и соединений, 33 штаба, 900 гарнизонов, 985 километров оборонительных рубежей, 130 зенитно-артиллерийских батарей и 70 крупных складов.

За это же время партизанские разведчики установили и состав, и организацию 108 воинских частей фашистов, обнаружили 319 полевых почтовых станций, 30 аэродромов и 11 посадочных площадок, захватили и переправили в Генеральный штаб Советской Армии 105 оперативных документов.

Очень многие партизаны и по-разному вели разведку, столь нужную командованию Советской Армии. В числе этих многих был и Василий Иванович Мурашов. Он сообщал о новых воинских частях фашистов, появившихся в поле его зрения. А этих частей было предостаточно. И кадровых вермахта, и специальных, натасканных на борьбу с партизанами, заматеревших в грабежах и уничтожении гражданского населения, и батальонов союзников фашистов — венгров и чехословаков. Правда, венгры и чехи особой активности не проявляли, ни в погоню за партизанами, ни в бой с ними не рвались.

Обо всех этих частях, спецкомандах и формированиях Василий Иванович через Ольгу сообщал в штаб бригады. Вот и сбился с ног, позабыл, что такое за штука нормальный сон, добывая все эти сведения. Да и Ольгу загонял до изнеможения.

Конечно, все было бы куда проще, если бы он накапливал сведения, а не передавал их по крупицам. Только кто знает, когда следующая «крупица» появится? Не устареет ли к тому времени безнадежно то, что сегодня в самый раз?

Вот и сегодня утром Василий Иванович уже отправил донесение, а сейчас, вечером, впору опять прибегнуть к помощи Ольги: с час назад в доверительной беседе Зигель проговорился, что скоро в Белоруссии в борьбе с партизанами будет участвовать уже триста восемьдесят тысяч солдат вермахта.

Триста восемьдесят тысяч вражеских солдат! Это же куда больше, чем армия! И все эти многие тысячи вражеских солдат нужны лишь для того, чтобы противостоять партизанам! Чтобы не дать им возможности и вовсе овладеть этим краем!

Интересно, а сколько же здесь сейчас партизан, если против них фашисты такие силы бросают?

Очень часто Василий Иванович мысленно задавал себе этот вопрос. И не находил на него ответа. Но он точно знал, что партизан здесь очень много, что они повсюду и с каждым днем становятся все активнее.

Чем активнее становились партизаны, тем более тревожился он, начальник местной полиции: наскочат на Степанково такие товарищи, которые о его истинном лице понятия не имеют, считай, что оборвалась твоя жизненная тропочка. А от пули или веревки — разве не все равно? Самое же горькое — свои как предателя жизни лишат, за какие-то считанные дни до победы…

Стыдился этих мыслей, гнал их от себя прочь, но они снова и снова лезли в голову. Особенно длинными зимними ночами, когда злой ветер подвывал в печной трубе, швырял в окна пригоршни колючего снега.

Хотя это и мало помогало, Василий Иванович успокаивал себя тем, что авось налет на Степанково совершат партизаны именно той бригады, с командованием которой он все эти месяцы поддерживал непрерывную связь.

Зато на душе у Мыколы было спокойно. Теперь он и сам удивлялся тому, что еще недавно боялся почти всего, старался быть в стороне от шумящих, чем-то недовольных людей; теперь он, почувствовав в себе силу, частенько и добросовестно чистил свой автомат. Не от нечего делать, а по необходимости.

Единственное, за что его иногда поругивал Юрка, — вовсе неожиданно для всех у Мыколы обнаружилась чрезмерная лихость, этакое пренебрежение к врагу вообще и к полицаям в особенности.

Может быть, Юрка все же дошел бы и до серьезной беседы с Мыколой, но тот однажды сказал: