– Завтра в девять ноль-ноль утра все женщины возраста от восемнадцати до тридцати пяти лет включительно обязаны собраться здесь на площади с вещами. Они отправятся на работу в Германию. Не явившиеся будут строго наказаны. Повторяю – у меня есть полномочия в случаях неподчинения и невыполнения приказов применять любые меры наказания вплоть до смертной казни!

На этот раз, как только переводчик закончил, в толпе послышались крики и плач.

Подруги переглянулись.

– Надь, я не могу в Германию, – сухими губами прошептала Вера. – Мне к Наташке надо.

– Я тоже не поеду. Я лучше умру, – коротко ответила Надя.

– Вы зря так волнуетесь, женщины, – тем временем говорил Генрих. – Вам не о чем беспокоиться, вы будете работать в превосходных условиях, сможете поддерживать ваших родных, посылать им деньги. Лучшие из вас будут определены в прислугу в хорошие немецкие дома. Великая Германия ценит качественных работников. Каждый должен честно работать на своём месте, и у вас не будет никаких забот и проблем.

Он сделал передышку, дал возможность перевести сказанное, потом сразу же продолжил:

– Приказ номер два. Весь скот, запасы зерна и продовольствия поступают в распоряжение немецкого командования. Продовольственная комиссия обойдёт все дома в течение сегодняшнего и завтрашнего дня. Все беспрекословно должны выполнять её требования. Утаивание каких-либо продуктов будет рассматриваться как саботаж и приравниваться к преступлению перед Германией.

Генрих Штольц снова замолчал, подождал, пока закончится перевод, затем добавил:

– А сейчас все свободны.

При этом он сделал лёгкое, как бы прощальное движение головой, взглянул на переводчика, а затем с удивлением уставился на толпу. Его предупреждали, что русские странный, упрямый народ. Похоже, что его не обманули. Несмотря на то что этим людям было чётко сказано, что они могут идти, все по-прежнему молча, по-бараньему, стояли на месте.

Генрих с усмешкой обратился к переводчику:

– Чего они ждут? Господи, до чего ж они глупы! Объясните им, что они могут расходиться.

– Хорошо, герр комендант, – поклонившись, ответил тот и, повернувшись к толпе, крикнул по-русски: – Идите по домам! Расходитесь!

Посельчане, находившиеся в полной растерянности, совершенно не понимавшие, что теперь следовало делать, и оттого по-прежнему не двигающиеся с места, осознали в конечном счёте, что ждать больше нечего, новое начальство уже ничего не добавит к сказанному, и уныло начали расходиться.

– Что будем делать, Вер? – в отчаянии прошептала Надя.

– Бежать надо, пока не поздно, вот что, – твёрдо ответила Вера. – Опередить немцев, пока они до Светозерска не дошли. Надо наших догнать…

– Может, попробуем от тебя? – предложила Надя. – Огородами и в лес. Только темноты дождёмся…

Вера задумалась.

Правильно, это безопаснее.

Хоть её дом и в другой, противоположной нужному им направлению стороне, но уходить лучше всего от неё. Дом на отшибе, за ним уже лес. А там, по лесу, они сделают большой круг, обойдут весь посёлок, и дальше уже прямо…

Только действовать надо немедленно, пока ещё не поздно!

– Нечего ждать, – сказала она. – До темноты они, может, всё Дарьино оцепят. Уходить надо прямо сейчас. Так и сделаем. Чемоданы сбросим и пойдём. Пошли, а то мы здесь сейчас одни останемся.

Подруги подхватили тяжёлые чемоданы и решительно зашагали в сторону Вериного дома.

Генрих Штольц всё ещё стоял на крыльце, беседуя со своим адъютантом. Фигуры молодых женщин, удалявшихся с чемоданами в сильно поредевшей толпе, тут же привлекли его внимание.

Он торопливо договорил и отпустил Петера. Адъютант кивнул в знак того, что понял приказ, отдал честь и удалился в сопровождении нескольких солдат.

Генрих повернулся в противоположную сторону. Прикрыв глаза от солнца рукой в лайковой перчатке, долго провожал уходящих подруг заинтересованным взглядом. Очаровательная русская пейзанка, к тому же, как выяснилось, свободно говорящая по-немецки с явным, но прелестным акцентом, произвела на него весьма сильное впечатление.

Каких только сюрпризов не преподносит загадочная дикая Россия!

Служба в этом богом забытом краю, вопреки его скептическим прогнозам, грозила стать далеко не такой тоскливой, как ему раньше казалось. Генрих вспомнил оберстгруппенфюрера Йодля, который в последний момент вместо изначально планировавшихся фронтовых частей отправил в эти глухие места комендантскую роту. «Вы меня ещё благодарить будете, Генрих!» – сказал тогда Альфред Йодль, старый приятель отца. И усмехнулся, будто знал что-то особое. Генриха ещё неприятно поразила тогда эта нелепая усмешка.

Посмотрим, насколько прав окажется старый лис!

Когда Верин отец, молодой Никита Данилыч, строил свой дом, до деревни казалось далеко, больше двух километров, а вокруг шумел густой лес. Никита с юных лет был нрава сурового, гордого, насмешек не выносил. К тому же врачей не любил в принципе, не доверял им, считал зазнайками и самодурами.

Потому, когда начала у него сохнуть нога, в деревне решил не оставаться, ушёл в лес вместе с молодой женой Настей, Вериной мамой. Там, в лесу, и построились. Лечился же Никита Данилыч в основном травами.

Но пить в одиночку стал крепко, травы не помогали, вслед за ногой скрючило и руку, что-то происходило с сосудами, бестолковые врачи так и не разобрались, что именно. А по-чёрному запил, когда вдруг надломилась, скоротечно померла Настя. После чего и сам протянул недолго, полез по пьяни купаться и не вынырнул.

Вера к тому времени уже была подростком, тринадцатый год ей шёл, и перебираться в деревню отказалась напрочь, до крика. Упрямый нрав девчонка унаследовала от отца, который всё всегда делал по-своему, так что, в конце концов, плюнули на неё, пусть живёт как хочет. Так и осталась она одна на хозяйстве, только раз в три-четыре дня приходила бабка, помогала, пока жива была.

А потом уж, как замуж вышла, Миша сюда перебрался. Но к тому времени и деревня сама разрослась, придвинулась, уже и не казалось, что сильно далеко.

Дверь дома, тихо скрипнув, открылась, подруги выскользнули на крыльцо. Они полностью переоделись, напялили на себя всё неприметное, удобное для долгой ходьбы. На этот раз в руках были только небольшие узелки с самым необходимым. Огляделись внимательно, но ничего подозрительного вокруг не заметили.

Они сбежали с крыльца, обошли дом и через огород припустили к лесу.

Перед лесом шла просёлочная дорога. Она обходила посёлок и, углубившись в бор, тянулась километров на тридцать, до самого Прудкина. Осенью, после дождей, дорога превращалась в непролазную грязь, и больше уже до следующей весны по ней никто не ездил.

По счастью, и сейчас на дороге никого не было видно, ни чужих, ни своих.

Вера и Надя внимательно огляделись, а затем бегом пересекли её.

Они с облегчением вступили на лесную опушку.

– Смотри, какие красавцы! – саркастически сказала Надя.

Вокруг росло целое семейство и вправду роскошных, будто и не настоящих, ярко-красных в белую крапинку мухоморов.

– Можно всю немецкую армию потравить, а, Надь! – недобро усмехнулась Вера.

Но Надя, прерывая её, испуганно приложила палец к губам.

Обе остановились, замерли, боясь шелохнуться.

На опушке, в нескольких метрах от них, стояли две немецкие машины – легковая и грузовик. Рядом похаживал, покуривая сигарету, адъютант Штольца Петер Бруннер, которого они тут же узнали по росту и птичьему профилю.

Надя посмотрела на Веру, кивнула ей, предлагая вернуться обратно. Та отрицательно покачала головой, сейчас нельзя было двигаться, можно привлечь к себе внимание.

Вера предостерегающе подняла руку. Следует подождать, машины, возможно, скоро уедут, и тогда они смогут продолжить путь.

До ближайшего дерева – раскидистого дуба, за которым можно было схорониться, оставалось ещё метра два. Вера начала медленно двигаться к нему, Надя с осторожностью следовала за ней.