Когда при ней Генрих Штольц впервые вошёл в кабинет, он крайне презрительно отозвался о местной мебели, назвал её старой рухлядью, обещал всё здесь поменять. Но тем не менее мебель пока вокруг всё ещё была прежняя, советская, что незримо поддерживало Веру. Окружавшие предметы, в том числе и это старое кресло, были её сотоварищами, безмолвно соучаствовали в Верином тайном личном заговоре против новой власти.

– Дорогая, несравненная фрау Вера, – как всегда изысканно обратился к ней Штольц, – согласно новой бумаге, которую вы мне представили, в Дарьине почти не было коммунистов, а те немногие коммунистические семейства, которые вы указали, по удивительному стечению обстоятельств поголовно эвакуировались. Вы не находите, что это выглядит несколько странно?..

Генрих лукаво поглядывал на свою подчинённую. На этот раз она попалась. Ему надоели эти игры. Он всячески старается вести себя благородно, но она должна окончательно понять, что он, и только он, является её подлинным покровителем. Она, наконец, должна сделать хоть какой-то шаг навстречу. Хватит его игнорировать, делать вид, что она не понимает исключительность своего положения, не замечает, как он к ней относится.

– Я не знаю, я далека от этого, – равнодушно пожала плечами Вера. – Я ведь сама беспартийная, и с членами партии у меня не было никакой связи. Архива нет, у кого я могу выяснить?.. Никто не в курсе. Все партийные сведения держались в секрете…

Генрих нахмурился. Она, конечно, очаровательна, эта русская фрау, но с ним подобные фокусы не пройдут. Он продемонстрирует ей, насколько опасную игру она затеяла. Она увидит, как он великодушно щадит её, как рискует ради неё, и поймёт, что он вправе рассчитывать на ответную благодарность с её стороны.

– Согласно предоставленным вами сведениям, – заговорил он уже иначе, строго и официально, – в таком большом населённом пункте, как Дарьино, практически отсутствовала партийная сеть. Вся партийная ячейка сводится всего к нескольким фамилиям! Позвольте вам не поверить, дорогая фрау Вера! Я подозреваю, что вы просто лжёте!

– Я вам говорю, я понятия ни о чём не имела! – решительно заявила Вера. – Я – учительница! Я занималась детьми! Больше меня ничего не интересовало!

Генрих усмехнулся про себя. Эта молодая женщина, безусловно, обладала сильным характером. Ну что ж, тем большее восхищение вызывает она у него своим упорством. Но вывернуться ей сейчас не удастся, как она ни пыталась бы.

Он повысил голос, стал говорить жёстко, пристально глядя ей в глаза:

– Поговорим, например, о вашем муже. Возглавляя машинно-тракторную станцию, он просто по определению не мог занимать такого положения, не будучи коммунистом! Нам прекрасно известно, что советская власть не доверяла ни одной серьёзной должности беспартийным!

– Я ничего об этом не знаю! – упрямо твердила Вера. – Кроме того, при чём тут мой муж?.. С вашей стороны, просто некрасиво упоминать моего мужа! Вам прекрасно известно, что он пропал без вести, я вам сама об этом рассказывала!..

На глазах у неё появились слёзы, она достала платок, всхлипывая, уткнулась в него.

– Ну, хорошо, успокойтесь, пожалуйста! – растерялся Генрих. – Я не хотел так волновать вас…

– А что вы хотели?! – возмутилась Вера.

Она отняла платок от мокрого лица и заговорила гневно, уже не стесняясь продолжающих литься слёз:

– Я знаю что. Вы хотели просто поиздеваться надо мной! Вы прекрасно понимаете, что я в полной вашей власти… Вы можете замучать меня, убить меня, сделать со мной всё, что захотите!..

Генрих поморщился. Разговор принимал далеко не ту форму, на которую он рассчитывал.

– Ну, зачем вы так? – тихо произнёс он. – Разве я похож на зверя?!. Я готов закрыть глаза на эту бумагу… Представьте себе, что бы с вами сделал мой энергичный адъютанат Петер Бруннер, если бы узнал о моих подозрениях! Но даю вам честное слово офицера, вам нечего беспокоиться. Я никому не позволяю совать нос в мои дела. Никто ничего не узнает. Вы же видите, как я к вам отношусь, фрау Вера! На самом деле это я в вашей власти, а не вы в моей! Поверьте, мне жаль, что ваш муж погиб и вы остались одна, но таковы условия войны!..

– Он вовсе не погиб, он жив! – тут же возразила Вера.

Генрих Штольц медленно и печально покачал головой.

В комнате неожиданно стало тихо.

Вера перестала всхлипывать, в ужасе смотрела на него, ждала, что он скажет.

– Я интересовался судьбой вашего мужа, – начал Генрих, стараясь говорить как можно мягче. – Я связался с Генеральным штабом и проверил все данные. Среди военнопленных ваш муж не числится. В этом случае он находился бы в специальном лагере Германии или на одной из окупированных нами территорий. Но – увы!..

Она не сводила с него расширенных глаз, ловила каждое слово.

Генрих почувствовал, что настал очень важный, критический момент разговора. Сейчас важно было выразить подлинное сочувствие, найти нужные, правильные слова, чтобы она увидела, как он, несмотря на то что находится на другой стороне баррикад, способен понять её горе и готов утешить её, стать для неё настоящей опорой и единственным защитником в такое тяжёлое время.

Генрих глубоко вздохнул, поднялся, вышел из-за стола и, приблизившись к Вере, ласково взял её за руку.

– Мне очень жаль, – произнёс он со всей искренностью, на которую был способен. – Из такой мясорубки, в которую попал ваш муж, живыми не выходят…

Вера резко вырвала руку. Глаза её мгновенно просохли и теперь гневно блестели.

– Я вам не верю! – отчаянно выкрикнула она. – Не верю!

И опрометью вылетела из кабинета.

Дверь за ней хлопнула.

Генрих Штольц печально и озадаченно смотрел ей вслед. Эта женщина была совершенно непредсказуема.

А ведь, казалось, он уже совсем у цели, почти держал её в своих руках. В прямом и переносном смысле.

Прошло несколько дней. Дарьинская осень вступила в свою худшую пору. Периодически шёл дождь, облетали мокрые последние листья, ночью подмораживало.

Вера выходила на опушку, туда, где убили девочек, собирала последние грибы, в этом году их было много, слушала тоскливый, настороженный шум леса. Шум этот говорил об опасности, о невозможности побега. Больше никаких подобных попыток они с Надей не предпринимали, знали, что лес вокруг посёлка постоянно патрулируется.

Как-то, возвращаясь домой после такой краткой погулки, она, без какой-либо особой мысли, повинуясь какому-то непонятному инстинкту, вместе с красными, рыжиками и сыроежками собрала несколько ещё сравнительно крепких мухоморов, положила их сушиться в чулане. Просто так, на всякий случай.

К разговору о Мише ни Вера, ни комендант Штольц больше не возвращались.

Вера, однако, знала, что затронутая тема не могла исчезнуть сама по себе, что рано или поздно она всплывёт с ещё большей остротой. Равным образом она понимала, что не сможет долго удерживать Генриха на той дистанции, которую ей не без труда удалось установить.

Всё это заставляло её постоянно нервничать, и чем дольше шло время, тем более она была напряжена, готовясь к новой атаке со стороны непосредственного начальства. Напряжению этому способствовало многое – и волнение за судьбу осаждённого, как она уже знала, Ленинграда, и тревога за будущее всей, ещё совем недавно такой, казалось бы, незыблемо благополучной страны. Постоянно мучила её и тревога за Наташу, о которой она совершенно ничего не знала. Оставалось только надеяться, что дети благополучно добрались до города и с ними всё хорошо.

Периодически она строила какие-то безумные, отчаянные планы, главной целью которых было бежать, добраться до города, найти людей, узнать какую-то информацию о Наташе!

Всякий раз всерьёз собиралась обсуждать это с Надей, но задолго до встречи с подругой понимала абсурдность подобной затеи, сникала, всё больше замыкалась в себе.

Свою долю в нервное состояние Веры вносило и растущее пренебрежительное отношение к ней посельчан, которое теперь она с каждым днём чувствовала всё острее.