— Приятно, — вздохнула служанка.

— Госпожа Ронуэн все понимает, — заверил Адобекк. — Она не сердится на тебя. Только на меня, поверь.

— Тогда ладно. — Девушка вдруг совершенно успокоилась. — А вы подарите мне жемчуг?

— Ну, может быть, что-то другое... — начал Адобекк.

— Мы так не договаривались! — Она топнула ногой в лохани, подняв тучу брызг.

— Молчать! — рявкнул Адобекк, сидя на ветке и размахивая ногами и руками. — Хорошо, пусть будет жемчуг. И не вздумай его продавать.

— А, — сказала девушка. — Ну тогда ладно.

Заметив племянника, Адобекк спрыгнул на землю и подошел к Ренье.

— Нужно, чтобы вы подобрали себе одинаковую одежду, — сказал он. — Это крайне важно. У вас есть одинаковая?

— Да, когда мы учились в Академии, мы всегда... — начал Ренье.

Дядя перебил его:

— Отлично! Несколько комплектов. Дорожная — в первую очередь. Затем — для приемов, два или три платья. И домашняя.

— Даже домашняя? — удивился Ренье.

— Нам придется задержаться здесь на пару дней, пока все не будет готово, — продолжал, не слушая его, Адобекк. — А где твой брат? Сочиняет?

— Да.

— Хорошо, не будем ему мешать. Все-таки он гений. У гениев должны быть привилегии. Чего не скажешь о красавчиках. Нам, смазливым юнцам, приходится пробивать себе дорогу самостоятельно.

И Адобекк обнял племянника за плечи. Ренье припомнил слухи, ходившие об их дяде. Что когда-то, когда он был молод, королева сделала его своим любовником. Но спросить об этом юноша так и не решился.

В столице братья были только один раз, давно — в детстве, когда Эмери исполнилось девять лет, а Ренье — восемь. Тогда замок пережил очередное нашествие дяди Адобекка.

Личный конюший ее величества явился посреди ночи, в окружении небольшой свиты, с горящими факелами, трубами и бубнами. Все это свистело, кричало, стучало и дудело под воротами, пока наконец супруг госпожи Ронуэн не вышел на стену с луком в руках и не предупредил «негодяев», что успеет снять стрелами по крайней мере двоих, прежде чем те начнут штурм.

— Ого-го! — орал Адобекк, Его красный плащ развевался, лицо в свете факелов казалось багровым, а глаза сверкали, как у ночного хищника. — Угу-гу! Эгей! Отворяй ворота, родственник! Здесь я, гроза морей, лесов и полей! Здесь я, гроза всего на свете, черт меня побери совсем!

— Это Адобекк, — сообщил дед своей супруге, которая в одном пеньюаре также вскарабкалась на стену.

— Ронуэн, кроткая голубка! — надрывался Адобекк снизу.

— Вы пьяны, брат? — осведомилась госпожа Ронуэн.

— Естественно! — Адобекк подпрыгнул и захохотал.

— Я открою вам завтра, — объявила Ронуэн, — не то вы разгромите весь замок. Переночуйте здесь. Вам сбросят матрасы.

И она удалилась, а слуги, поднятые с постелей и крайне раздраженные этим обстоятельством, побросали со стен набитые соломой тюфяки и подушки, и гуляки всю ночь прыгали по ним и горланили веселые песни.

Наутро ворота замка отворились, но теперь дядя Адобекк со своими спутниками крепко спал среди разорванных тюфяков. Перья и солома валялись повсюду и прилипли к потным физиономиям.

Лишь к вечеру все окончательно пришли в себя. Свиту, состоявшую из пяти вполне приличных слуг (это обнаружилось после того, как они помылись и переоделись), разместили в маленьком домике за кухней, а господин Адобекк, также сменивший платье, ворвался в детские комнаты и захватил внучатых племянников.

— Я за вами, дети! — заорал он, внезапно возникая посреди комнаты, как сказочный великан.

Эмери, горбившийся возле клавикордов, прищурился и поглядел на дядю критически, а Ренье с боевым кличем повис у него на ноге.

— Сдавайся! — крикнул он.

Сказочный великан взревел и вместе с малолетним воином повалился на пол.

Вошла бабушка. Не обращая внимания на беспорядок, царивший в детской, она заговорила со своим братом:

— Я была бы вам очень признательна, дорогой Адобекк, если бы вы сперва нанесли визит мне, своей провинциальной родственнице, и поведали о причине...

— У, у, у! Ну так узнай, провинциальная родственница, что я намерен взять детей на праздник в столицу — вот и вся причина! — сообщил Адобекк, сидя на полу. — Пусть собираются. Пусть прихватят с собой все самое важное.

— Клавикорды можно взять? — тотчас спросил Эмери.

Не успела бабушка и рта раскрыть, как Адобекк закивал.

— Несомненно! А ты, дружок? — обратился он к Ренье. — Что возьмешь с собой ты?

— Самое важное, что у меня есть, — это я сам, — сказал Ренье.

— Великолепный ответ! — вскричал Адобекк и подбросил мальчишку в воздух.

И он увез братьев на праздник в столицу. Это осталось, наверное, самым ярким воспоминанием их детства.

Столичный город открылся перед ними после двух дней неспешного пути, с остановками, пикниками и музицированием. Адобекк худо-бедно справлялся с клавикордами (он действительно потащил с собой в поход тяжелый инструмент, загромоздив им карету). Эмери слушал дядину игру весьма снисходительно. Сам он играл в те годы, правда, гораздо хуже, зато уже тогда знал — как нужно, и всякое попадание мимо, пусть даже мимо правильной силы звука, воспринимал болезненно.

А Ренье просто наслаждался прогулкой, зная, что скоро она завершится чем-то невероятно прекрасным. От этого предвкушения все сжималось в груди и ужасно хотелось есть.

Столица предстала перед ними, когда они поднялись на высокий холм и остановились там перед последним спуском. Внизу лежала долина, ровная и сухая, а сразу за ней, на противоположном холме, вырастал город. Шесть рядов стен обвивали его предместья, и первая бежала прямо над тонкой речкой. Дальше, рассыпанные по земле, стояли домики с огородами и небольшими садиками.

За первым предместьем начиналось второе, третье — и везде стены, которые по мере приближения к цитадели становились все более высокими и толстыми. Над второй стеной уже вздымались башни, третья была густо утыкана ими, а что было дальше — дети не видели. Но и этого им хватило, чтобы не спать всю ночь, гадая, какой на самом деле окажется столица.

Их пропустили беспрепятственно, и они прошли через ворота четырех стен. Прислуга Адобекка, утомленная пьянством, выглядела так, словно дядюшка заставлял несчастных работать на каменоломне и подвергал их там изощренным издевательствам и пыткам. Сам же господин Адобекк, блестящий вельможа, имел возмутительно свежий вид.

Мальчики ехали на крыше кареты, а в самой карете путешествовали клавикорды. Стены ее были обложены подушечками, чтобы не повредить драгоценный инструмент, — впрочем, куда менее драгоценный, чем тот, которым Эмери владел сегодня.

Когда путешественники проходили сквозь пятые ворота, стражники заглянули было в эту карету, желая выяснить, не скрывается ли там злоумышленник. На самом деле они хорошо знали Адобекка и просто любопытствовали — что тащит с собой на сей раз неугомонный шалун. Увиденное превзошло их ожидания, и уже к вечеру по городу ходили новые россказни о великом чудаке королевском конюшем.

Племянники были далеки от этих сплетен.

Их занимало совсем другое. Центральная часть города представляла собой смешение причудливых башен, витых, многоцветных, с розовыми куполами, которые загорались удивительным золотистым огнем в лучах закатного солнца. Каждый дом простоял достаточно долго, чтобы успеть украситься: здесь — водостоком в виде пьяного господина в затруднительном положении, с удивленно вытаращенными глазами и широко разинутым ртом; там — забавным флюгером с громоотводом; где-то по стенам бежали изогнутые, выполненные в виде сложной плетенки пилястры или обвивал окно причудливый наличник.

Некоторые здания имели форму огромных статуй, так что казалось, будто по городу неподвижно бредут задумчивые исполины. Тонкие металлические и каменные винтовые лестницы обвивали их тела: иногда это были длинные локоны, выбившиеся из прически, иногда — ожерелья, гирлянды цветов, водоросли, распущенный пояс...