Голова «второго Эмери» на миг скрылась, но тотчас показалась вновь. Она оглядела поле боя, лихо свистнула и вытащила второй снаряд, немного поменьше первого. Теперь Эмери видел, что это горшок.

— Беги! — рявкнул брату Ренье. Эмери торопливо захромал дальше.

Второй горшок был метко отправлен в цель. Маргофрон дернулся и наконец освободился от хватки солдата. Завывая и ревя, придерживая обеими руками плащ так, чтобы он туго обтягивал тело сзади, Маргофрон затопал к площади, а оттуда — в спасительные переулки.

Ренье скрылся в глубине комнаты.

Женщина, с которой он проводил время, смотрела на него укоризненно.

— Вредный вы народ — студенты! Не хочу тебя больше видеть. Неблагодарный! Выбросил оба горшка, и с кашей, и с киселем! А я-то старалась, для тебя их варила! Они были совсем горячие.

— В этом и заключалось их главное стратегическое достоинство, — заявил Ренье. — Не хочешь меня видеть? Ну так прощай. Спасибо за прелестный день. Постарайся не вспоминать обо мне. Особенно если к тебе придут из мэрии и спросят, не принимала ли ты нынче гостей. В конце концов, это же была твоя каша в твоем горшке.

— И как же, интересно, она упала из окна?

— Положим, ты поставила ее остывать на подоконник, а потом, когда услышала шум, решила выглянуть и посмотреть — что происходит... Ну что я тебя буду учить, в самом деле! — рассердился Ренье. — Сама выкрутишься.

Он поцеловал женщину и убежал, пока солдаты не пришли в себя и не начали обшаривать соседние дома.

Разбирательство длилось несколько дней. Пытались установить личность разбойников. Особенно — толстяка с дубиной. Толстяк в Академии имелся только один — Маргофрон, но его неповоротливость была общеизвестна, и профессор фехтования категорически отрицал возможность того, чтобы этот студент мог браво сражаться с тремя солдатами сразу. Сам Маргофрон, оказавшись в безопасности, мгновенно утратил все свои чудесные боевые навыки.

Солдат, которому он попал дубиной в висок, по счастью, остался жив, хоть и превратился в дурачка.

— Какая потеря! — сочувственно произнес Эмери, когда узнал об этом. — Интересно, как они заметили разницу?

— Лично мне интересно другое, — сказал Пиндар. — Где Маргофрон хранит свою добычу?

Они выслеживали толстяка несколько дней, пока не застали его копающим яму под розовым кустом в отдаленном углу сада. Озираясь по сторонам и втягивая голову в плечи, Маргофрон прятал в яму маленький ларчик.

— Украдем? — спросил Пиндар.

Но Эмери покачал головой.

— Это было бы слишком жестоко. Двух свихнувшихся дурачков разом эта история не выдержит. Ты ведь поэт, Должен понимать, что такое — чувство меры в произведении искусства...

Не всякий сон скрывает в себе тайну; почти все в этом мире явно и явлено, даже сновидения — и свои, и чужие, не говоря уж об общих и о тех, что вовсе не имеют хозяина. То же самое можно сказать и о книгах. Никто не возьмется разгадывать секрет, избравший себе укрытием самую поверхность, самый близкий к воздуху слой потаенного бытия.

Потому и история Королевства считалась самым необязательным и нудным предметом во всем курсе Академии. Даже такие въедливые умники, как Эмери, не снисходили до того, чтобы глубоко вникать в нее. Это была такая же данность, как небо над головой: ни изменить ее, ни хотя бы чуть-чуть вмешаться в ее раз и навсегда установленный состав, ни даже просто стать ее частью — невозможно. Прошлое совершилось единожды и было записано, неизменное и скучное.

Дряхлая книжка «Кратких Королевских хроник», потерянная кем-то из студентов, канула в высокой траве еще в начале семестра — выскользнула из задумчивых рук, слишком сухая, слишком завершенная для юноши или девушки, которые не для того себя предназначили, чтобы терять годы на осмысление давних чужих деяний. Когда придет время дождей, дешевые бумажные страницы промокнут и слипнутся, и жуки будут отгрызать от них кусочки, склеивая их разжеванную мякоть в плотные комки, из которых после зимы выведутся бойкие личинки.

Но пока страницы сухи, почти невесомы и на ощупь мертвы, как старушечьи волосы.

Крохотная птица в палевом оперении, с чуть раздутым маленьким горлом, прилетает читать эту книгу: что-то завораживает ее в буквах, шевелящихся под слабыми токами ветра.

Узкая прибрежная полоса, вытянувшаяся вдоль моря, исстари была заселена людьми, которые возводили здесь свои небольшие города. Строить укрепления вынуждали их кочевники, которые приблизительно каждые пять лет появлялись на побережье из пустыни и совершали грабительские набеги, зачастую опустошительные. Необходимость противиться этим набегам привела к созданию первых крепостей, которые чуть позднее обрели статус самостоятельных государств.

Объединение мелких княжеств, нередко соперничающих и даже враждующих между собой, в единое Королевство связано с именами герцогов Мэлгвина и Гиона, властителей Изиохона.

В ту пору Изиохон был таким же маленьким, что и теперь; однако по сравнению с прочими современными ему городами он выглядел весьма внушительно и представлял собой значительную политическую и военную силу.

Ряд удачных дипломатических союзов и несколько кровопролитных кампаний позволили Мэлгвину захватить почти все побережье и вынудить соседей признать свое главенство. Умный, дальновидный политик и одаренный полководец, Мэлгвин по праву считается первым создателем Королевства.

Однако тогдашний союз городов, противопоставляющий себя внешнему врагу — пустынным племенам, — был лишь прообразом того процветающего, великого Королевства, которое известно нам ныне.

Завершил начатое Мэлгвином его младший брат Гион, которому удалось заключить союзный договор с эльфами — Эльсион Лакар — и скрепить этот мистический союз браком с эльфийской девой, первой в череде эльфийских королев, управлявших нашей благословенной страной. Благодаря ежегодно приносимой на алтарь капле эльфийской крови земля наша остается плодородной, климат — наилучшим, и пустыня не смеет перейти наших границ...

Толща веков расступается неохотно — раздаются его неподатливые пласты, точно мясо под острым ножом, влево и вправо, все дальше, все глубже, все теснее, — но наконец в узкой щели возникает то, что изначально было запорошено мелкими, точно песчинки, буковками. Можно подумать, буквы эти призваны не столько рассказать и показать, сколько засорить взор и окончательно скрыть от него истину.

Да и существует ли эта самая, единственная истина?! Ничего не удается поначалу разглядеть, кроме двух схожих между собою лиц: старшего брата, первого короля Мэлгвина, и младшего, Гиона, который едва достиг еще семнадцати лет и оставался никем и ничем. Еще не создано генеалогических древ; еще не вытканы гобелены с портретами предков. Те, кому надлежит стать предками, совсем молоды, и ни один из двоих братьев пока не помышляет о том, чтобы лечь клубнем в землю, под корни несуществующего древа, из коего впоследствии произрастут все грядущие короли.

Все только в самом начале...

Ничего не ведая о судьбе скучного учебника по истории Королевства, Гион удирал из Изиохона в лес, ловить птиц и единоборствовать с кабанами. Лес этот стоял как бы на сломе двух миров, человечьего и эльфийского. Учитель, приставленный к княжеским (тогда еще — княжеским) отпрыскам, говорил Мэлгвину (а Гион подслушивал, возясь под столом с деревянными тележками да кожаными лошадками, набитыми тряпьем): будто бы Эльсион Лакар бессмертны, будто они любопытны и более сходны со зверьем, нежели с людьми. Ибо человеку, чтобы оставаться величественным, надлежит помнить о множестве условностей и создавать трудности самому себе; но Эльсион Лакар не таковы. Их величие — в их натуре, и они ведут себя как дети и как олени, но сами при этом могущественны и прекрасны, точно ангелы.