С самого посещения Джеймса Мидленда у Мабла не было такого радостного месяца. Семья не путалась под ногами. Завтрак он готовил по своему вкусу, а обедать и ужинать предпочитал вне дома; лишь иногда покупал себе готовую еду. Вечера были долгими и приятными. Он мог сколько угодно сидеть в гостиной и размышлять о чем-нибудь, положив на колени очередной детективный роман; мог пить, сколько хотел, не думая, что встретит тревожный взгляд жены. Мысли его блуждали порой вокруг возможного разоблачения и провала, однако ему в эти дни часто удавалось отвлечься от этой темы: у него было нечто другое, что его в высшей степени занимало. Едва ли не каждый второй или третий вечер, как только стемнеет, раздавался торопливый стук в дверь; он спешил в переднюю и впускал мадам Коллинз. Она входила, такая красивая, такая вызывающе аппетитная, что мистер Мабл на какое-то время забывал обо всем. Он не слишком любил вино, но знал, как любит его Маргерит, и заботился, чтобы оно всегда было в доме. Сам он вполне удовлетворялся виски… Вечер пролетал незаметно. Завершался он передачей некоей суммы — чеки Мабл предпочитал не выписывать, — и Маргерит удалялась так же тихо, как появлялась.
Странные это были вечера — в полусне, в полубреду. Маблу, вследствие какой-то причудливой игры ассоциаций, казалось, будто присмотр за домом, за клумбой проходит надежнее, когда он вдвоем с Маргерит. Спрятав лицо в ее теплых белых руках, он забывался так сладко, как с ним еще не бывало в жизни. Карие глаза ее от страсти становились бархатными, и тихие любовные стоны — которые были притворными только наполовину — вновь и вновь ввергали его в смутное, жаркое марево животной, хмельной радости. Маргерит по крайней мере честно возмещала ему стоимость его денег.
Даже пробуждение утром, с пересохшим ртом, слипшимися глазами, не было столь тяжелым, как он ожидал. Даже одиночество было приятным, и он наслаждался им. Наконец-то за ним не следили неотрывно испуганные глаза жены; он мог бродить из комнаты в комнату, в тысячный раз убеждаясь, что клумба за домом не тронута. Он спокойно, не торопясь, одевался и уходил, не утруждая себя словами прощания. На службу он чаще всего приходил с получасовым опозданием, но это не имело никакого значения. Он знал, что скоро его уволят, но ничуть не боялся этого. Каждый день он наблюдал, как его шеф, который не так давно предлагал ему пятьсот фунтов в год, все с большей досадой воспринимает его опоздания, его частые отлучки в пивную. За свое жалованье он делал не очень много, а главное, ни разу не организовал для своей фирмы такую же операцию, как, не столь давно, для себя. Он понимал: сейчас, когда ему непосредственно ничто не грозит, у него вряд ли получится что-то подобное. Пускай его увольняют, когда захотят. У него есть свои тысяча двести годовых, а в суету бизнеса он влезать не хотел. Так что он по-прежнему приходил на службу небритым, с красными глазами, трясущимися руками. В его редких рыжеватых волосах начинала появляться седина…
Остальные члены семьи Маблов старались чувствовать себя хорошо. Не у всех это получалось с равным успехом. В обставленном пальмами вестибюле отеля трио Маблов вызывало у гостей тихое оживление. Миссис Мабл, несмотря на усилия дочери, одевалась ужасно и как огня боялась швейцаров и официантов. К Винни же все относились с искренним интересом. Она была юной, это каждый видел, но никто не мог угадать, сколько ей лет. Ее платья, ее манеры привлекали внимание. Она густо пудрила лицо и приобрела привычку, проходя в холле мимо мужчин, бросать на них косые взгляды. Эта смесь юности и невинности с очевидным кокетством особенно сильное впечатление производила на пожилых мужчин.
Те, кто похитрее, сначала старались очаровать мамашу. В холле отеля отдыхающие, сбиваясь в кучки, беседовали о разных разностях, и миссис Мабл была приятно удивлена, обнаружив, что седовласые господа с безукоризненными манерами окружают ее вниманием, словно герцогиню. Она краснела, смущалась, но чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Иные из этих господ считали за честь пообедать за одним столиком с ней и дочерью, другие сопровождали их на экскурсии, Винни блаженствовала.
Большой интерес к странной семейке выказывали и двое-трое мужчин помоложе. Правда, один, узнав, что у миссис Мабл нет драгоценностей и она не очень-то сожалеет об этом, тут же полностью к ней охладел; но остальные держались. Вечерами они приглашали Винни на танцы или — «потехи ради» — в местный театр. При первой же подобной попытке их слегка ошеломило, что миссис Мабл принимает эти приглашения и на свой счет. Ей и в голову не приходило, что Винни может развлекаться где-то, а ее, матери, не будет рядом… Правда, мужчины, и пожилые, и молодые, быстро нашли-таки способ оставаться с Винни наедине: они приглашали мать с дочерью на мол послушать духовой оркестр, устраивали миссис Мабл в шезлонге, а сами вели Винни погулять. Миссис Мабл очень нравилось, что мужчины почтительно прислушиваются к ее словам и буквально из кожи лезут, чтобы поудобнее усадить ее и принести все, чего она пожелает. Прожив семнадцать лет с Маблом, она с радостным удивлением обнаружила, что бывает и такое… Приятно было и то, что каждый раз, когда она спрашивала Винни: «Чем бы тебе хотелось заняться вечером?» — та неизменно отвечала: «Пойдем на мол, послушаем музыку, мамочка!»
Один Джон чувствовал себя среди всей этой роскоши не в своей тарелке. В отеле «Гранд Павильон» не было уголка, где можно было бы спокойно посидеть и почитать, набережная и бульвар были слишком многолюдны для этого. Разумеется, его всегда ждал «джайент-твин», но и от мотоцикла хочется иногда отдохнуть. Если три недели носишься на нем, в конце концов все равно устанешь, пусть это и лучшая машина в мире. Короче, пришло время, когда Джон заскучал. Ему осточертели церемонные завтраки, обеды и ужины, высокомерные приятели-одногодки; музыка и вкусная еда не доставляли ему радости. Мужчины, которые искали общества Винни, смотрели на него как на досадную помеху и вовсе не пытались скрыть это. Винни была с ними заодно — и тоже не таила этого. Даже о мотоциклах ему не с кем было поговорить: ни у кого здесь не было мотоцикла.
Джон тосковал отчаянно. Уже через две недели он стал делать матери осторожные намеки, но намеками от нее мало чего можно было добиться. Спустя три дня он предпринял еще попытку — снова безрезультатно. Отстрадав три полных недели, он набрался решимости и заявил матери, что хочет уехать домой.
— Почему, дорогой? — изумилась миссис Мабл.
Джон стал было объяснять, но очень скоро сообразил, что, хоть из кожи вон лезь, старания его будут напрасны. Миссис Мабл просто не понимала, что значит скучать. Она в жизни еще никогда не скучала.
— Не думаю, что папа тебе обрадуется, — сказала она. — Он кучу денег заплатил, чтобы отправить нас отдохнуть. Ты должен быть ему благодарен.
— Но мне здесь делать нечего!.. — с отчаянием воскликнул Джон.
— Полно, дорогой, здесь много чего можно делать. Можно слушать музыку, или кататься на мотоцикле, или… или… да придумай что-нибудь! Такой большой, энергичный мальчик всегда найдет себе какое-нибудь занятие.
— Такой большой, энергичный мальчик не может слушать музыку круглые сутки, — раздраженно ответил Джон. — Если бы я был маленьким и без ума любил духовой оркестр, то другое дело… Но я терпеть его не могу. Да еще читать нечего, а если найдешь, что почитать, то негде.
— Не спорь с ним, мамочка, — вмешалась Винни. — Он только и ищет, к чему придраться.
Да, придраться — это, по мнению миссис Мабл, очень свойственно мужчинам. Уж она-то знает: муж всегда к чему-нибудь придирался, когда был в плохом настроении… Винни воспользовалась моментом, чтобы сделать ловкий тактический ход.
— Если тебя интересует мое мнение, то я не вижу причины, почему бы ему не уехать, — сказала она. — По крайней мере, папа будет дома не один… И вообще осталась всего неделя, а там все равно надо возвращаться домой.
Эта реплика была с ее стороны не особенно удачной: миссис Мабл с содроганием вспомнила, как ей пришлось броситься между отцом и сыном. Кроме того, ей стало грустно, когда она представила, что двое несчастных, заброшенных мужчин останутся одни в доме, в котором даже она с трудом поддерживала порядок. Но у Винни были свои причины, чтобы помочь брату уехать: они были связаны с ее вечерними прогулками и сеансами в кино.
