— Могу я закурить? — спросил он.
— О, разумеется!.. — В мистере Мабле проснулся гостеприимный хозяин. Он полез в карман и нащупал там смятую сигаретную пачку. Он знал, что в пачке остались три сигареты, и рассчитывал выкурить их попозже. Он старательно тянул время, делая вид, что никак не может найти пачку. Хитрость удалась: Мидленд вынул свой портсигар и предложил дяде.
Портсигар был новенький, кожаный; Джим получил его на корабле как прощальный подарок от одной немолодой дамы. Женщины вообще-то понятия не имеют, что кожа плохо влияет на табак. Но это был не простой портсигар. Это был настоящий бумажник, только с отделениями для сигарет, марок и визиток. С другой стороны было еще одно отделение — для денег. Причем битком набитое банкнотами. Когда племянник предложил ему закурить, мистер Мабл успел заметить пачку из двадцати, а может, и тридцати (опыт банковского служащего подсказывал, что, скорее, все-таки из тридцати) купюр достоинством в один фунт. Рядом — еще пачка, из пятифунтовых купюр. Такое обилие денег ошеломило мистера Мабла. И вселило в него какую-то неопределенную надежду, слегка рассеявшую непроглядный мрак отчаяния и тоскливые мысли. Для такого впечатлительного человека, как Мабл, все это было слишком большим событием, чтобы он мог удержаться от комментариев.
— Красивый бумажник, — сказал Мабл, протягивая племяннику горящую спичку.
— Да, — скромно ответил тот, прикуривая. — Подарок. — И он протянул бумажник дяде, чтобы тот получше его разглядел.
Банкноты снова мелькнули перед измученным взором мистера Мабла.
— Внутри тоже выглядит ничего себе, — заметил он, стараясь, чтобы зависть не слишком явно слышалась в его голосе.
— Да… Мне его подарили в Порт-Саиде… Ах, вы имеете в виду деньги? — Мидленд сделал все, чтобы не показать, как его коробит бестактность дяди, и поэтому пустился в дальнейшие объяснения: — Пришлось по приезде в Лондон обменять один аккредитив. В дороге, можно сказать, без гроша остался. Все деньги у меня, разумеется, австралийские…
Все это были, конечно, просто вежливые слова. Однако в голове мистера Мабла они пробудили какие-то торопливые, смутные мысли. Этого парня им послал сам Господь. Не откажет же он родному дяде в маленькой ссуде!.. Даже эти однофунтовые бумажки были бы для них спасением, о крупных и говорить нечего. А задолжать племяннику — вовсе не то же самое, что Эвансу, будь он трижды проклят. Племянник не натравит на них судебного исполнителя. И даже не то, что взять у сослуживцев, которые, если он будет слишком тянуть с отдачей, не остановятся перед тем, чтобы пойти к начальству, и тогда эти деньги просто вычтут из его жалованья… Эта невеселая мысль потянула за собой другие… Он лишь сейчас осознал ужас своего положения. Идет только первая декада месяца, а у него — меньше десяти шиллингов. И на то, чтобы заткнуть рот кредиторам, и на жизнь, на семью… До сих пор мистеру Маблу хватало беспечности, чтобы не допускать в сознание то, что им реально грозит. Но сейчас, когда во мраке забрезжило что-то вроде надежды, опасность встала перед ним во весь рост. Мабл ощутил нервную дрожь, сердце его бешено заколотилось. Он невольно бросил взгляд в сторону буфета, где спрятана была заветная бутылка. Но тут же взял себя в руки. Не тратить же последние три или четыре порции на этого мальчишку!.. Он сердито отогнал мысль о виски и повернулся к племяннику с намерением осторожно его прощупать.
— Легко нас нашел? — задал он дежурный вопрос, с которым житель пригорода обязательно обращается к редким гостям.
— А, ерунда, — ответил Мидленд. — Адрес ваш, конечно, у меня был, мама перед кончиной отыскала его в старых письмах. Так что я знал: прежде всего надо добраться до Далвича. С Трафальгарской площади в сторону Далвича идет, наверное, дюжина автобусов, я сел на один из них и доехал до конечной станции. А тут было совсем легко. Первый же прохожий объяснил, как дойти до Малькольм-роуд.
— Вот как… А где, говоришь, ты остановился?
Мидленд этого, правда, не говорил, но скрывать тут, собственно, было нечего. Он остановился в довольно известном отеле на Стрэнде. И тут Мидленд произнес слова, которые все изменили.
— Вы не поверите, — сказал он, с трудом находя тему для продолжения разговора, — кроме вас, во всей Англии нет никого, кто бы хоть что-нибудь знал обо мне. В отеле я провел не больше часа, в номере оставил только дорожную сумку. Остальной багаж пока на вокзале «Юстон». Я бегал то в банк, то еще куда-то, так что у меня просто не было времени привезти его сюда. Если он вообще уже прибыл… По дороге я даже подумал: заблудись я — никто и искать не станет… Ну, вас я, конечно, не имею в виду…
— Хм… — ответил Мабл. И тут ему пришло в голову нечто такое, от чего он опять задрожал.
Неловкость, которую испытывал Джим, сменилась внезапной разговорчивостью. Он оглянулся на Джона и Винни.
— А вы, — улыбнулся он, — все молчите?.. Или у вас характер такой?
Винни и Джон до сих пор в самом деле не вымолвили ни слова. Они сидели тихо как мыши, стараясь не привлекать к себе внимания, чтобы, не дай Бог, их опять не погнали спать. Джон восхищенно разглядывал своего загорелого, с гладкой, чистой кожей — видимо, от хорошего воздуха — кузена, который приплыл сюда из самой Австралии по морям, где полно пиратов, — и даже не заикается об этом!.. Вот что такое настоящее мужество!.. И о деньгах говорит так небрежно!.. В прошлом году в Уэрдинге Джон слышал, с каким благоговением отец отзывается о людях, которые селятся не в частной квартире, даже не в пансионе, а в настоящем отеле. Вот и этот — снял номер в отеле и считает это самым обычным делом!..
Что касается Винни, она думала о том, что такого красивого молодого человека ей еще видеть не приходилось. Теплый, смуглый оттенок лица, коричневый твидовый костюм, а главное, исходящий от него аромат — все это было просто сказочно! Когда же кузен смотрел на нее и улыбался — вот как сейчас!.. — он казался ей совершенно неотразимым… Он был прекрасней, чем принц в рождественском спектакле.
— Скажите же что-нибудь, дети, — обратился к ним отец. Чувствительный слух Мидленда воспринял это так, словно дядя сказал: «Предскажите же этому милому молодому человеку удачу».
Дети застенчиво улыбнулись. Винни не могла выдавить из себя ни слова. Джон же попробовал собраться с духом. К легкой болтовне о том о сем он не привык: дурное настроение, которое одолевало отца по вечерам, его строгость и постоянная угроза наказания давно отбили у мальчика охоту говорить.
— Правда, что у вас в Австралии есть кенгуру? — спросил он с мальчишеской непосредственностью.
— Конечно есть, — ответил Мидленд. — Я даже охотился на них.
— О!.. — задохнулся Джон. — На коне?
— Да. Я проехал верхом много-много миль. И все время приходилось подгонять лошадь… Когда-нибудь я об этом тебе подробнее расскажу.
Оба — и Джон, и Винни — таяли от восторга.
— А австралийские грабители? — вспомнил Джон. — Вы когда-нибудь… видели когда-нибудь Неда Келли?[1]
Мидленд, к его чести, не засмеялся.
— Увы, ни разу не видел. Там, где я жил, грабителей было мало. Но я знаю о них одну прекрасную книгу.
— «Вооруженный грабеж»? — в один голос воскликнули Джон и Винни.
— Ага, вы, значит, тоже ее читали?
— Они-то? Да уж конечно, — включился в разговор Мабл. — С ума можно сойти, сколько они читают. Как ни посмотришь, все с книжкой в руках.
— Но это же прекрасно! — воскликнул Мидленд.
Беседа снова увяла. А Мабл, который любой ценой хотел в этот вечер присвоить Мидленда, бросил на детей красноречивый взгляд и для верности показал подбородком в сторону лестницы. Те, поняв намек, встали с понурым видом.
— О, вы уже спать, дети? — спросил мистер Мабл с деланным удивлением. Оно было тем более фальшивым, что Мидленд заметил знак, поданный дядей. — Тогда доброй ночи. Можете поцеловать отца на прощание…
Дети рты раскрыли от удивления. О привычке целовать отца на ночь они забыли несколько месяцев назад, в то времена, когда Мабл, чтобы прогнать тяжелые мысли, стал все чаще прикладываться к бутылке; а для подростка обряд, который не повторяют три месяца, вообще перестает существовать… К тому же Джон был уже слишком большой для поцелуйчиков… Джон и Винни неловко поцеловали отца и рассеянно — мать. Потом Джон подал кузену руку, как мужчина мужчине, и крепко тряхнул ее, глядя гостю в глаза; его распирала гордость. Винни тоже попробовала тряхнуть Джиму руку, как сделал брат, но было в улыбке гостя, в том, как он взял ее пальцы, что-то такое… словом, Винни наклонилась и поцеловала подставленные ей мальчишеские губы кузена… Это было странное ощущение — совсем иное, чем от всех прежних поцелуев… Притихшие, дети поднялись по лестнице к себе.
