— Ты настраиваешь против меня.
— Ок-са-на!
А тут — звонок. Иду в свой класс. У дверей останавливаюсь, чтобы принять спокойный вид.
— Здравствуйте!
Все встают. Гляжу ребятам в глаза и думаю: «Только бы не сорваться». Урок идёт спокойно, вовремя поправляю ученика, если он, отвечая, допускает ошибку, на шутку отзываюсь шуткой, смеюсь вместе с классом и одновременно думаю о Руслане, в ушах звучит голос Трофима Иларионовича: «Обязательно напишите, и я приеду за ним». «И напишу, — решаю. — Пусть забирает! У меня и без того дел по горло. Класс, производственная бригада, стройка, учёба, комсомольские нагрузки…» И снова слышу голос профессора: «Доброта доброте, Галина Платоновна, рознь. Одни проявляют её сочувственными вздохами, другие отдают попавшему в беду человеку всё своё сердце». «Не знала, не знала, что ты такая, что все твои действия, поступки преднамеренны», — слышу голос Оксаны.
Кому сейчас труднее всего — Трофиму Иларионовичу, его сыну или мне? «Будут срывы. Готовьтесь их принять спокойно, как закономерность…»
Если честно признаться, то я к ним совсем не готовилась, так как маленький Багмут вёл себя довольно прилично. Убирал комнату, носил воду, отстругал и пригнал к ступеньке крыльца вместо сгнившей доски новую, отремонтировал и покрасил калитку.
Село, пусть даже самое передовое — всё же не город. Не вызовешь из домоуправления слесаря, електромонтера, не пригласишь из бюро добрых услуг полотёра. Тут, как говорится, делай сам. Не умеешь — научись. И Руслан учился. Недавно, перед самым началом учебного года, когда два дня подряд беспрерывно лил дождь, он, стоя у окна, сокрушённо вздыхал:
— Заладил, чёрт побери! В поле дел ещё сколько!
Услышав это, я готова была кинуться к мальчику, обнять его и расцеловать — но удержалась.
— Уж больно стал чертыхаться, — сделала ему замечание и добавила: — Дождик сейчас кстати, озимым влага нужна.
— Озимые без влаги пока обойдутся. А стройке, фруктовому саду — ни к чему.
Победа? Да. Только пиррова: «Твой Багмут довёл меня до истерики!».
Что же он натворил?
Разговор с Русланом решаю отложить на завтра: а вдруг сам признается, да и я к этому времени сумею его выслушать спокойно, без раздражения. Но меня опередила Лариса Андреевна…
19 сентября, воскресенье.
— Галя, что будем делать с Багмутом? — таким вопросом встречает меня наш завуч Лариса Андреевна, как только вхожу в её крохотный кабинетик.
Вздыхаю, виновато и беспомощно пожимаю плечами. Лариса Андреевна сочувственно изучает меня, потом рассказывает, что произошло в четвёртом «А». Во время урока Руслан с дружками пошёл на пари, что пять раз спрыгнет на руках с парты на пол и обратно. Когда Оксана Ивановна потребовала прекратить хулиганство и немедленно покинуть класс, Багмут показал язык и вышел лишь после того, как выиграл пари.
— Нет, уж такое переходит все границы. Не чересчур ли?
Молчу.
— Ну так что, Галя?
— Не знаю, — бормочу под нос, глядя в окно.
Тишина. Её нарушает лёгкое шуршание дождя. И бумаг: завуч перелистывает дело Руслана.
— Постой, — спохватывается она, — куда делась его характеристика? Я её тут не вижу.
— Она у меня.
— У тебя?! — поражена Грунина. — Понимаю, двоюродный брат, родственные чувства, но…
Краснею и в то же время ликую: «Оксана нас не выдала — вот молодец! А я уже было подумала…»
— Родственные чувства, — деланно усмехаюсь. — Если хотите знать, он мне никто.
Лариса Андреевна ошарашена.
— Галя, не понимаю. Кто же он тебе?
— Никто. Никто, — подчёркиваю. — Чужой мальчик.
— Полно тебе, полно.
— Серьёзно.
Рассказываю, каким образом Руслан оказался в Сулумиевке. Начинаю с того, что высказываю своё мнение, каким должен быть учитель — чутким, одержимым и храбрым. Другое дело, когда такая храбрость ему не дана…
— Почему же? — возражает с дружеской улыбкой завуч. — В этом, пожалуй, тебе не откажешь.
Одним словом, наш разговор кончается тем, что Лариса Андреевна заявляет:
— Вот что. Давай договоримся: Багмут остаётся твоим братом. Так, думается мне, будет лучше. — Подумав, добавляет: — Руслан, поняла я, пользуется в четвёртом «А» непререкаемым авторитетом, воспользуемся этим.
Ткань крепче тех нитей, из которых она соткана: теперь и завуч Грунина будет мне помогать растить маленького Багмута.
20 сентября, понедельник.
Во дворе стоял такой холод, будто наступила зима. Рано ведь, сентябрь ещё. Между тем низкие тучи набухают — жди, вот-вот пойдёт снег. На них то и дело набрасывается сильный ветер и разрывает на куски. Спешу домой, чтобы скорее растопить печку.
В моей комнатушке ещё долго стоит лютый холод, а дым такой густой, хоть топор вешай — дрова сырые, никак не разгораются. Воспламенится, загорится огонь, а через минуту, когда открываю дверцы, — на поленьях едва заметные раскалённые точки, похожие на далёкие крохотные звёздочки в туманном небе. Долго ли тут рассердиться? Выплёскиваю немного керосина… Наконец-то!
Затем — к умывальнику. Тщательно мою руки, заплаканное лицо, чтобы Руслан не заподозрил, что слёзы вызваны его акробатикой в классе.
Время идёт. Уже стемнело. Включаю свет и начинаю собираться в Дом культуры не репетицию драмкружка, которым руковожу вот уже второй год. «А Руслан, — думаю, — всё не показывается». Он, понимаю, избегает попадаться мне на глаза, всячески оттягивает предстоящий не весьма приятный разговор. Придёт, сорванец, поздно, юркнет под одеяло, а я, сторонница строгого режима, не стану с ним заводиться. Хитрый! Собственно говоря, все дети пользуются этим давно испытанным оружием.
В разгар репетиции, в тот момент, когда британский король Лир (шофёр Алексей Остапчук) выносил на сцену свою мёртвую дочь Корделию (доярку Шуру Наливайко), меня словно током ударило: «Руслан сбежал в Одессу!»
Оригинален молодой человек Остапчук! О чём бы он ни говорил, вид у него такой, будто сообщает о деле первостепенной важности. Только перед началом репетиции он мне сказал:
— К Одессе, Галина Платоновна, интерес проявил.
— Кто?
— Братишка ваш, — пояснил Остапчук. — Далеко ли она, мол, от нас. Вот чижик! В Одессе, может, родичи у вас?
— Никого.
— Чего же?..
— Обыкновенное детское любопытство.
Лир: Вопите, войте, войте! Вы из кам…
— Плохо, — выкрикиваю я резко. — Алексей, кого играешь — старого короля или спортсмена-тяжеловеса? Сцена дрожит от твоих шагов! Начнём сначала, начали!..
Это пустая придирка, чтобы на ком-то отвести душу: я слышу не старого британского короля, а нашего колхозного шофёра: «К Одессе, Галина Платоновна, интерес проявил…»
Еле-еле дождалась конца репетиции. Бегу к выходу и, выбравшись на улицу, мчусь по лужам домой.
Влетаю в хату, уверенная, что раскладушка, на которой обычно спит маленький Багмут, стоит, как и до моего ухода, прислонённой к стене. Включаю свет и — к ширме. Есть! Тихо посапывает носом… На спинке стула — его пиджачок, а из-под раскладушки выглядывают, поблёскивая носками, ботинки.
Выключаю общий свет, зажигаю настольную лампу. Чувствую, что начинаю оттаивать, напряжение ослабевает. Плюхнувшись на стул, принимаюсь себя бичевать: «Бред, бессмыслица, глупость. Такое выдумать! Мальчик ботинки свои перед сном драил, а ты…»
Завтра спрошу у него, зачем он интересовался Одессой. Нет, не так! Первое, чего надо от него добиться, — чтобы он осознал свою ошибку и извинился перед Оксаной Ивановной. Причём обязательно в присутствии всего класса. «Руслан, поняла я, пользуется в четвёртом «А» непререкаемым авторитетом, воспользуемся этим».
Не уронит ли он в таком случае свой авторитет, Лариса Андреевна? Нет, не уронит. Ему надо разъяснить, что его поступок послужит добрым примером для всего четвёртого «А». Ничего, ничего, пусть пожертвует своей амбицией, а за то, что хитрил, вовремя не явился домой — накажу. Ни игр, ни Олежки Белоконя, ни Михайлика Барзышина, ни телевизора. Провинился — отвечай!
