Жизнь с Богом нельзя свести к универсальной формуле. Это невозможно по той же самой причине, по которой не сводим к формуле брак — живая и развивающаяся взаимосвязь с другим свободным существом, очень отличающимся от меня, но с которым у меня много общего. Нет на свете отношений, ставящих более сложные вопросы, чем брак. Что греха таить, я иногда тоскую по «старомодному» браку, где роли и ожидания четко оговорены и обсуждению не подлежат. Или по вмешательству со стороны, которое устранило бы во мне все, что доставляет нам с женой проблемы. Но ничего такого не происходит. Каждое утро мы просыпаемся, глядим друг на друга и продолжаем наш совместный путь по земле, которая с каждым шагом становится все тверже. Такова настоящая любовь, какими бы ни были партнеры — видимыми или невидимыми.
Люди, которые говорят, что верят в Бога, но не любят и не боятся Его, на самом деле верят не в Него и не Ему, а тем, кто сказал им, что Бог есть. Люди, которые верят, что они верят в Бога, но без огня в сердце, горечи души, неясности и сомнений, без доли отчаяния даже в утешении, верят не в Бога, а лишь в идею Бога.
Мигель де Унамуно,
испанский философ и писатель
Глава 15. О страсти и безразличии
Бог, Который утоляет человеческую жажду, Он — Незнакомец, Неизвестный. И лишь Его неожиданное присутствие, вдруг оборачивающееся отсутствием, позволяет человеку быть самим собой.
Жан Сюливан,
французский аббат, писатель
Я стремлюсь быть честным, стараюсь рассказывать о христианской жизни правдиво. У меня нет никакого желания, как говорится, всучить вам испорченный товар. Поэтому позволю себе отойти от основной темы, от рассказа, что Бог обитает внутри нас. В «Письмах Баламута» Клайва Льюиса опытный бес поучает Гнусика, начинающего бесенка: когда подопечный Гнусика находится в церкви, пусть больше оглядывается по сторонам и обращает внимание на соседей; «пусть его мысли перескакивают со слов «Тело Мое» к лицам и обратно»[26]. Если мы последуем этому совету, да к тому же не забудем и на себя поглядывать, удивительные лики Нового Завета поблекнут.
Вот что пишет человек, который для многих, в том числе и для меня, является образцом христианина:
«Так что с моей молитвенной жизнью? Нравится ли мне молиться? Хочется ли мне молиться? Много ли я молюсь? Если честно — «нет» по всем трем пунктам. На шестьдесят четвертом году жизни и тридцать девятом году священства моя молитва кажется мне мертвой, как камень. Я уделял молитве много внимания, читал и писал о ней, ездил в монастыри и дома молитвы, наставлял многих искателей Бога. Казалось бы, к настоящему дню я должен быть сгустком духовного молитвенного огня. Многие думают, что я такой и есть, и разговаривают со мной так, словно молитва — мой величайший дар и самое глубокое желание.
На самом же деле во время молитвы я не чувствую ничего особенного. Ни душевного тепла, ни телесных ощущений, ни умственных образов. Ни одно из пяти моих чувств не затронуто: ни особых запахов или звуков, ни особых видений или вкусовых ощущений, ни особых телодвижений. Довольно долго Дух отчетливо действовал через мою плоть, но сейчас я ничего не чувствую. Я жил с мыслью, что с годами, с приближением старости, молиться станет легче. Но все выходит наоборот. Мою молитвенную жизнь как нельзя лучше описывают слова «тьма» и «сухость».
Означают ли эти тьма и сухость отсутствие Бога? Или столь глубокое и широкое Его присутствие, которое чувства вместить неспособны? Что есть подобная смерть молитвы: конец близости с Богом или начало нового единства, за пределами слов, за гранью душевных и телесных ощущений?»
Генри Нувен написал эти слова в последний год жизни. Его безвременная кончина не позволила нам узнать ответ на последний вопрос, который в ретроспективе звучит почти пророчески. Зная Нувена лично и хорошо представляя, сколько времени и сил он уделял молитве, я не могу оставить его свидетельство без внимания. Я уверен: Нувен обдумывал и прекрасно понимал, о чем он говорит. За свои слова он, безусловно, отвечал. Вообще я полагаю, что популярность католика Нувена среди протестантов во многом связана с его честностью. «Именно тогда, когда люди благодарили меня за то, что я привел их к Богу, я чувствовал, что Бог оставил меня, — признавался Нувен. — Выходило так, словно в обретенном мною доме не оказалось пола».
Порой Нувен черпал мрачное воодушевление из трактата «О подражании Христу», предполагаемым автором которого является известный немецкий мистик Фома Кемпийский. Фома писал: «И я, несчастнейший и беднейший из людей, как приведу Тебя в дом свой, я, который даже не умею полчаса провести в поклонении? Ах, если б мне хотя бы полчаса прожить достойно!»
Нувен мог бы найти поддержку и в словах Томаса Грина, духовного руководителя одной филиппинской семинарии, который посвятил себя изучению молитвы. По словам Грина, сухость в молитве — вещь нормальная. Сравнивая здоровую молитвенную жизнь с историей человеческой любви, Грин выделяет три стадии. Сначала — период свиданий, ухаживания: мы узнаем Бога, увлекаемся Им. Затем медовый месяц: от первого знакомства мы переходим к бурной, окрашенной яркими чувствами любви. И, наконец, долгие годы брака: возрастание в подлинной любви. Как скажет вам любой женатый человек, эта последняя стадия зрелой любви содержит больше скуки, чем романтики. То же верно и для отношений с Богом. Иными словами, появление сухости в молитве может означать не неудачу, а духовный рост.
Я, человек, воспитанный в евангелической традиции, поначалу считал, что подобные высказывания недалеки от ереси. «Быть может, сухость и темнота — участь католиков», — думал я. Монахи молятся денно и нощно, вот молитва им и приедается. Но затем я нашел описание периодов сухости и тьмы в Библии, особенно в Ветхом Завете. Об этом говорят многие псалмы, причем некоторые из них цитировал Сам Иисус. У апостола Павла и других авторов новозаветных посланий все радостнее, но если читать между строк, то становится ясно, сколь не свойственен им ура–победоносный поверхностный настрой.
Святая Тереза из Лизье, монахиня–кармелитка, говорила, что «молитва вырастает из нашей несостоятельности — иначе в ней просто нет нужды». Сейчас я понимаю, что именно нищета нашего духа, наша незавершенность, наши нужды и приближают нас к Богу. Благодать является как дар и лишь тем, кто протягивает навстречу ей раскрытые руки. А раскрыть руки нас обычно заставляют неудачи.
Когда мы получаем Божью благодать и вступаем в мир духовной жизни, возрастают и трудности. Терзаний не бывает лишь у грешников, вконец потерявших совесть, и, возможно, у великих святых. Большинство из нас находится между двумя этими крайностями, что далеко не упрощает жизнь, а весьма ее осложняет.
Святой Иероним писал: «Нет никого счастливее христианина, ибо ему обещано Царство Небесное. И нет никого изнуреннее его, ибо каждый день его жизнь подвергается опасности. Нет никого сильнее его, ибо он торжествует над дьяволом. И нет никого слабее, ибо он побеждается плотью. Тропа, которой ты идешь, скользка, а слава успеха куда меньше, чем бесчестие неудачи».
Когда крупного проповедника Дуайта Мооди спросили, полон ли он Духа, он ответил: «Да, полон, но много протечек».
***
Так где же мы: в полноте или нищете, у источника или в сухости, в свете или тьме, в победе или поражении? Ответить сложно. Даже если меня припрут к стенке и заставят выбирать, я скажу: верно и то, и другое. Наметьте прямой курс на благополучную молитвенную жизнь и постоянные победы над искушениями, ожидайте явного присутствия Бога — и скорее всего ваш корабль сядет на мель. Без неясности и переменчивости отношения с невидимым Богом невозможны.
