История получилась такая же, как и с остальными. Она всегда была одна и та же, менялись только незначительные детали. Они обрабатывали землю в испольщину и знавали хорошие времена. А потом случилось то, что случилось: земли отошли к хозяину, сахарный тростник заменил кукурузу и маниоку. В Эштансии заработать на жизнь было нечем: ни земли, чтобы пахать на ней, ни в торговле работы — ничего, кроме как тянуть лямку на сахарной плантации.

В былые времена Эштансия играла важную роль в жизни штата Сержипи. Товары, перевозимые морем, разгружались в устье реки Реал и скапливались в порту Крашту. Из Эштансии они направлялись в сертан, это было непрекращающееся движение караванов и бродячих торговцев. Но железнодорожная ветка, связавшая Баию и Сержипи, прошла вдали от города и таким образом обрекла его если не на смерть, то на упадок. У жителей Эштансии остался только один выход — уезжать на юг Слава какао притягивала обездоленных, в особенности когда они потеряли землю, работу, надежду.

И вот тогда сеньора Леокадия вспомнила о дальнем родственнике-миллионере. Она собрала клан и предложила массовое переселение. Их было двадцать три души: родители, братья, дядья и кузены, — и все родня между собой: семь женщин, шестеро мужчин и десять детей различного возраста. Девчонка Ненека отказалась уезжать. У нее была давняя любовная история с Осиришем, блестящим публичным оратором и довольно средним флейтистом оркестра «Лира Эштансиана». В свободное время Осириш — настоящая сонная муха — работал приказчиком в скромном магазине тканей своего отца, сеньора Америку. Габриэл, отец Ненеки, метал громы и молнии, но она и ухом не повела, а сеньора Леокадия сказала, чтобы он оставил все как оно есть и закрыл рот: если эта сумасшедшая хочет остаться здесь и голодать, чтобы кончить проституткой, то это ее проблема, а им и так есть о чем волноваться.

Сеньора Леокадия написала полковнику письмо, напомнив о встрече и об обещании. «А он еще копыта не откинул?» — спросил Вава, пятидесятилетний старший сын сеньоры Леокадии. Если бы так, то новость о его кончине неизбежно достигла бы Эштансии: плохие новости разлетаются быстро, не запаздывают и не теряются в дороге. «Он не ответит», — решил зять Армандиу. Он был неисправим — только и знал, что отравлять другим удовольствие.

Полковник не просто ответил, а послал телеграмму, и это была сенсация. Они собрали свои пожитки, сели в третий класс поезда до Баии, чтобы там погрузиться на корабль, плывущий в Ильеус. Денег у них было совсем не много: там, в Ильеусе, ими займется кузен.

Работы было вдоволь, особенно во время сбора урожая, но полковник не желал для своих родичей тяжкой доли батраков. Он вспомнил о Большой Засаде и решил лично съездить и посмотреть, как там идут дела. С помощью Натариу он выбрал место на границе посадок и животноводческой фермы Алтамиранду. Там они смогут обосноваться, полковник подкинет им что-нибудь для начала, и здесь не будет опасности, что землю заберут, чтобы посадить на ней сахарный тростник. Даже сам полковник не мог сделать этого, чтобы посеять какао, — земля-то ничейная. Свободная земля, нужно только прийти и занять.

Полковник попросил Натариу, чтобы он встретил переселенцев из Эштансии на станции в Такараше, куда они прибудут из Ильеуса. В конце концов, это его родня, не просто земляки, старухе скоро стукнет восемьдесят, они заслуживают чего-то большего, чем простое сострадание.

Натариу вел с собой на поводу мула с мягкой поступью и на всякий случай захватил гамак и ручки для носилок — а вдруг божий одуванчик не сможет сесть верхом, и тогда ее понесут на плечах. Он встретил их на станции и проводил до Большой Засады.

Сеньора Леокадия ничуть не напоминала немощную старуху. Сухая, рослая, женщина выглядела моложе своих лет. Ловкая, энергичная, живая, она держала своего осла вровень с горячим мулом провожатого, которого прислал за ними кузен, и обо всем расспрашивала:

— Это место цивилизованное? Там есть оркестр? А кого в церкви почитают? Кто святой покровитель?

Тень улыбки скользнула по губам Натариу:

— Оркестра еще нет, но есть дудка и гитара. И церкви тоже нет, но во всем остальном место довольно обжитое, вы сами скоро увидите. А что до святого покровителя, то я вам так скажу: если и есть какой, то это ваш покорный слуга, капитан Натариу да Фонсека.

Три женщины клана были беременны — Фаушта, Илда и Зеферина.

Клеток, висевших на глинобитных стенах цирюльни, всегда было не больше полдюжины. Это не считая той, где должна была быть ворона-канкао, но она почти всегда пустовала, потому что птица привольно летала по хижине и ловила насекомых своим длинным клювом. Чешуйчатая горлица тоже. В клетках сидели восхитительные птицы, тщательно отобранные Додо Перобой. Почему их было так мало, если птицелов приносил из леса множество пернатых, попадавших в его силки, расставленные в нужных местах?

Эду и Нанду — компаньоны в деле торговли птичками и мелкими зверьками — предоставляли покупателям из окрестностей на воскресной ярмарке широкий ассортимент. Птичка приносит в дом веселье, и даже самый бедный, разоренный очаг приобретает вид богатый и красивый благодаря пению и перышкам цветного трупиала, сабиа, птицы-кардинала, толстоклювой овсянки, черной птички, вьюрка, вьюрковой овсянки, щегла — список длинный. Что касается попугаев всех видов и размеров, то они просто бесценные, верные спутники.

Не только птички, другие зверьки тоже. У вдовы Наталины был жупара, цвета жженого меда, который спал в ящике из-под швейной машинки, обмотавшись длинным хвостом. Согласно народному поверью жупара или, иначе говоря, полночные обезьяны, выращивали какао — целый день спали, а ночь проводили в шалостях и озорстве. Меренсия и Зе Луиш держали в гончарной мастерской жибойу — удава длиной уже больше двух метров, и, похоже, это был еще не предел. Жибойу уничтожал вредных животных и отпугивал ядовитых змей. Проститутки и мальчишки предпочитали озорных обезьянок-мику.

Додо Пероба ловил птичек не для того, чтобы продавать на ярмарке, и не для того, чтобы держать их пленницами в клетках для украшения своей цирюльни, хотя назвать цирюльней крошечную комнатку, где стоял сработанный Лупишсиниу стул, было хвастовством того же сорта, что и называть двор под навесом танцзалом, — просто так выражались жители местечка.

Из обильного улова, собранного из ловушек, птицелов зачастую не оставлял ни одной птички. Он изучал их внимательно и скрупулезно, исследовал и проводил с ними странные и забавные упражнения, после чего отбирал лишь малую толику, опираясь на загадочные умозаключения, известные только ему. Большую часть, если не всех, он отпускал на волю, и, видя его удовлетворение, когда он смотрел, как они улетают, счастливые от своей нежданной свободы, можно было подумать абсурдную вещь — будто он ловил их только ради удовольствия потом освободить.

Прошедшие отбор птички (что служило критерием: красота, пение, живость — поди пойми!) поселялись в клетках, висевших в цирюльне, и им птицелов уделял большую часть своего времени. Додо приручал их с бесконечным терпением и высоким мастерством, учил всяким удивительным штукам. Сидя в клетках, они приводили в движение клювиками механизмы из плетеных бечевок, опуская и поднимая наперстки, чтобы наполнить их водой из жестяных поильников, будто люди, вытаскивающие воду из колодца. Они открывали крышки деревянных ящиков, чтобы полакомиться канареечным семенем, открывали и закрывали дверцу клетки, и так далее и тому подобное — куча всяких фокусов. Додо командовал ими, щелкая пальцами.

Малыш, Лесной Цветок, Кравина, Пугливый, Глазастый — каждый откликался на свое имя. Они сразу прилетали, заслышав мелодичный голос птицелова. Брадобрею удавалось сделать так, что они, не находясь в тесных клетках, свободно носились по дому, улетали далеко и затем возвращались и садились на клетки или на решетчатую бамбуковую дверь, всегда открытую в ожидании. Они принимались петь с удвоенной силой и позволяли ласкать себя. Напуганные, притихшие, мальчишки часами наблюдали, как он обучает птичек всем этим удивительным штукам.